Мао Цзэдун

И без того напряженная атмосфера еще более раскалялась жестокостью китайской революции. «Белый террор» в городах (где с середины 1927 года власти начали безжалостно истреблять коммунистов) и в деревне (где отряды милитаристов и помещичья полиция сжигали дотла дома заподозренных в сочувствии к КПК) накладывался на постоянную для «красных зон» опасность уничтожения армиями националистов.

К моменту состоявшегося в середине 1928 года 6-го съезда партии тактика принуждения и насилия уже была признана неэффективной. После захвата в апреле 1928-го города Тинчжоу Мао заверял ЦК в том, что весть о сожжении Красной армией пятисот домов и казни более тысячи горожан является «нс заслуживающим доверия вымыслом, поскольку на самом деле были расстреляны всего пять настоящих реакционеров и сожжены пять домов». Террор должен стать неотъемлемой частью революционного дела, говорил он, «для расправы с помещиками и их приспешниками Красной армии необходимы карательные отряды». Однако террор этот может быть направлен исключительно против классового врага.

Предостережения остались без внимания, и довольно скоро революционное рвение стерло различия между врагами и сторонниками построения нового светлого будущего страны. Меры исключительные становились повседневной нормой.

Рубикон был перейден в феврале 1930 года на расширенном совещании Фронтового комитета в Питоу. Созванное Мао совещание для обсуждения лилисаневской тактики захвата крупных городов особо остановилось на, казалось бы, очень узком вопросе: жизнь партийных организаций в районах, прилегающих к Дунгу и Цзиани. Подписанный Мао документ Фронтового комитета пояснял:

«В партийных организациях на севере и юге провинции сложилась критическая ситуация. Руководящие партийные органы всех уровней переполнены крупными землевладельцами и зажиточными крестьянами и проводят откровенно оппортунистическую политику. Без срочного очищения своих рядов мы не сможем продвигаться к намеченным партией величайшим целям, делу революции будет нанесен тяжелый удар. Веем сознательным коммунистам необходимо подняться и свергнуть всевластие оппортунистического руководства, изгнать из своих рядов представителей господствующих классов и… активно большевизировать партию».

За политической фразеологией скрывались две проблемы. Руководители местных парторганизаций в штыки встречали все попытки Мао усилить власть состоявшего в основном из хунаньцев Фронтового комитета и оказывали значительное противодействие жесткому курсу земельной реформы, которая грозила благосостоянию их семей.

Для Мао все они были «узколобыми верхоглядами», ставившими свои клановые интересы выше интересов партии. Либо эти «оторвавшиеся от масс партийные бонзы» подчинятся коллективной воле, либо будут уничтожены.

Совещание приняло решение распустить руководящие органы местных партийных организаций и учредить новый Специальный комитет юго-западных районов Цзянси. Во главе его встал Лю Шици, молодой хунансц, женатый на сестре Хэ Цзычжэнь. Секретная директива совещания предписывала физическое устранение наиболее одиозных, на взгляд Мао, фигур, известных как «Великая четверка из Цзянси».

Почему Мао решил нарушить неписаный закон, по которому не полагалось убивать своих товарищей по партии? Ключ к ответу можно найти в резолюции, составленной шестью неделями раньше в Гуйтяне. Она содержала суровое предупреждение тем членам партии и бойцам Красной армии, кто испытывал «присущее индивидуалистам отвращение» к дисциплине: «Вы превращаетесь в пособников контрреволюционеров». Из этого чисто сталинского оборота Мао со временем создал стройную и гибкую теорию «антагонистических противоречий между нами и противником» — наряду с «обычными противоречиями среди трудового народа». Нов 1930 году еще было достаточным просто заявить, что коммунисты, не согласные с политикой партии, автоматически попадают в разряд «врагов» и заслуживают соответственного отношения. Процедура «юридического» доказательства политической вины представляла собой театр абсурда, постановки которого служили высокой цели воспитания масс. В ходе подготовки спектакля партийные лидеры, и Мао в том числе, заявляли, что обвиняемый предстанет перед «открытым судом и будет приговорен к смерти» (возможность других наказаний дух резолюции и не предполагал).

Для Китая юридическая правомочность власти всегда была слабым местом, взятые же партией на вооружение принципы большевизма искоренили даже то немногое, что имелось.

Открытая поддержка Мао принципов революционного насилия внутри партии явилась шажком к той дороге, по которой он пошел десятью годами позже, когда понял, что отрицавшийся в юности за приверженность к крайним мерам марксизм — это единственный путь к спасению страны. Табу на убийство товарища отмирало постепенно: сначала в теории — если вспомнить, как Мао защищал жестокость крестьянской жакерии в Хунани. Затем и на практике — в ходе боевых действий. Теперь же, в 1930 году, определение «врага» становится в устах Мао совершенно расплывчатым.