Мао Цзэдун

«Шестидесятилетнего учителя Чэня, страдавшего от гипертонии, затащили на второй этаж школы и принялись избивать кулаками и швабрами, которыми моют пол… Несколько раз он терял сознание, но в лицо ему плескали холодной водой, и Чэнь приходил в себя. Он почти не мог двигаться: ступни были изрезаны осколками стекла, из них торчали шипы акации. Почти не смолкая, Чэнь кричал: «Что же вы не убьете меня? Убейте, убейте!» Так продолжалось часов шесть, после чего он потерял над собой всякий контроль и лежал в жиже собственных экскрементов. Подростки попытались вставить ему в задний проход палку, и учитель вновь, уже в последний раз, потерял сознание. На него опять вылили воду, но было уже поздно… Многие бросились бежать кто куда. Убийцы казались растерянными. Один из них… позвал школьного врача, который в конце концов нацарапал свидетельство о смерти: летальный исход вследствие внезапного гипертонического приступа… Когда в школу пришла жена Чэня, то, прежде чем получить тело, ей пришлось подтвердить причину смерти своей подписью на свидетельстве…

Ночью меня мучили кошмары, но наутро я все же собрался с силами и пошел в школу смотреть продолжение жуткого спектакля… Дней через десять я привык: меня не бросало в дрожь от нечеловеческого вопля, я не испытывал тошноты при виде перепачканного кровью тела».

Жертвами толпы хунвейбинов становились в первую очередь преподаватели со связями в «буржуазной среде», члены «демократических партий», причисленные к «пяти черным категориям» (позже их станет семь: прибавятся «предатели и шпионы», а затем и девять: «капиталисты и гнилая интеллигенция»). Часто объекты травли указывались парткомами, надеявшимися таким образом отвлечь внимание «красных охранников». Вскоре при поддержке милиции и сочувствовавших хунвейбинам военных физическая расправа стала нормой. Переживший «культурную революцию», но оставшийся заботами своих учеников хромым, один из преподавателей позже вспоминал:

«Раз в три-четыре дня группу учителей вели на стадион и публично расстреливали… Некоторых закапывали в землю живыми. Нескольких человек затащили на крышу здания, усадили на пачки динамита и самих несчастных заставили поджечь их. Раздался чудовищный взрыв. Когда пыль осела, я увидел висевшие на ветвях деревьев части человеческих тел: руку, ногу… В общей сложности у нас были убиты более сотни школьных работников».

Для подростков физическое уничтожение тех, в ком они видели вершителей своих судеб, служило лучшим свидетельством ниспровержения старого общества и победы всего нового и прогрессивного. «Бунт — дело правое», — написал Мао в декабре 1939 года. Вторую жизнь его фразе дала «Жэньминь жибао», а хунвейбины воспринимали ее как собственную. Публично унижая свою жертву — в тех случаях, когда ее не лишали жизни, — они как бы предостерегали общество: никто не имеет права оставаться безразличным к тем грандиозным переменам, что начал великий Председатель. Подобно некоторым сценам из пекинской классической оперы, террор хунвейбинов нес и «воспитательную» нагрузку.

Однако по прошествии некоторого времени «культурная революция» начала пожирать своих отпрысков.

Сначала раскол в рядах «юных бунтовщиков» произошел из соображений классовой ненависти: дети рабочих, крестьян и солдат не потерпели соседства с выходцами из семей «реакционеров», затем начались и фракционные расхождения, за которыми стояли интересы различных политических и военных группировок — как провинциальных, так и более широких. Насилие, направлявшееся вовне, оборачивалось вовнутрь. К середине осени многие отряды хунвейбинов создали «исправительные центры» и «карантины», где неустойчивых и сомневающихся ждало перевоспитание, а явных противников — жестокая кара. Вот что писал пятнадцати летний Гао Юань после того, как разыскал там кое-кого из своих приятелей:

«Некоторые со связанными за спиной руками валялись на полу, другие висели на переброшенных через потолочные балки веревках. Больше всего меня поразил вид семнадцатилетней Суньин: она без сознания лежала на полу в луже крови. Брюки и трусы с нес были спущены, блузка разорвана. Тело представляло сплошной синяк… Мучители засовывали в ее половые органы грязные носки и ивовые прутья. Суньин истекала кровью…»

Его друга Цзунвэя уложили на кровать: он умирал. Гао бросился за врачом:

«Разрезав ножницами штанины его брюк, докторша остолбенела. Посмотрев, я понял почему: на ногах Цзунвэя зияли сквозные дыры диаметром с карандаш, кожа вокруг них была выжжена, на ее месте виднелось нечто вроде округлого бугорка из свиного фарша. Дыры сочились смешанной с гноем кровью. «Чем же они его так изувечили?» — пробормотала докторша. Оглянувшись по сторонам, я указал ей на щипцы, которыми ворошат в печке уголь».

Среди многих тысяч погибших той осенью был и молодой человек, с восторгом писавший домой о встрече с Председателем. Не прошло и трех недель после нового «дня рождения», как он был изуродован в драке, после чего покончил с собой.