Мао Цзэдун

«Группа по делам культурной революции» предприняла вялую попытку остановить кровавую междоусобицу. Председатель на нес никак не реагировал: в большом деле издержки неизбежны.

Хунвейбиновские вожаки творили ничуть не больше того, чем занимался сам Мао, отдавая приказы «вычистить «АБ-туаней» и «подавить контрреволюционную деятельность» в Футяни. Конечно, это не лучший способ борьбы с оппонентами или переметнувшимися в стан врага, однако такие действия были необходимостью — в какой-то мере даже желанной — для осуществления «революционного штурма», в ходе которого «юные генералы» выковывали в себе качества настоящих борцов. Для Мао «культурная революция» представляла собой отчаянную попытку возродить былую славу дней пьянящей борьбы за власть.

В конце августа Мао принял решение даровать «красным охранникам» право бесплатного и неограниченного проезда на железнодорожном транспорте. Пусть пекинская молодежь разнесет благую весть о «культурной революции» по всей стране, пусть провинциальные юноши приезжают в столицу набираться опыта у своих сверстников и послушать на Тяньаньмэнь пылкие, зовущие в будущее речи Председателя. Ошалевшие от непривычной свободы, миллионы молодых людей устремились в Шаошань, чтобы своими глазами увидеть место, подарившее миру самого-самого-самого. Оттуда их путь лежал в Цзинганшань и дальше. Многие преодолевали его пешком, желая на себе почувствовать испытания, выпавшие на долю революционных предков[74].

Развернувшаяся кампания против «четырех старых» возродила в памяти Мао десятилетие иконоборчества, закончившееся с началом «движения 4 мая».

Если Мао вместе с однокашниками гордо отрезал знак маньчжурского владычества — косу, то «красные охранники» объявили войну «гонконгским прическам, гонконгской моде, штанам ковбоев, остроносым ботинкам и туфлям на высоком каблуке». Один из отрядов хунвейбинов призывал «заткнуть таким образом каждую щелочку, ведущую в капитализм, раздавить все яйца в паучьем гнезде ревизионизма». На уличных углах появились «исправительные посты», где прохожим, возмущавшим своим внешним видом добропорядочных граждан, обривали наголо головы. Если полвека назад начатое Чэнь Дусю «движение за новую культуру» ратовало за переход с классического вэньяня[75] на разговорный язык, то теперь страну охватила охота к перемене имен: старые «феодальные» вывески магазинов сменялись звучными современными названиями типа «Вэйдун» («Защитим Мао Цзэдуна»), «Ханьбяо» («Сплотимся вокруг Линь Бяо»), «Юнгэ» («Непрерывная революция») и так далее. Данные родителями имена дети меняли на «Хунжун» («Красная слава») или «Сяндун» («Лицом к востоку»). Дорога вдоль ограды советского посольства получила название «Антиревизионистской улицы», основанная в 1921 году фондом Рокфеллера пекинская городская больница стала госпиталем «Антиимпериализм». Хунвейбинам удалось революционизировать даже светофоры: на красный свет полагалось теперь идти. Вперед! Так продолжалось до тех пор, пока Чжоу Эньлай не объяснил, что красный цвет лучше привлекает внимание, поэтому человек должен все-таки остановиться. Именно Чжоу распорядился об охране Запретного города силами военных — в противном случае вооруженные кирками хунвейбины разнесли бы в прах уникальные памятники древности. Другим историческим шедеврам повезло куда меньше. По всему Китаю в городах сносились надвратные башни и храмы, осквернялись могилы, шли в переплавку бронзовые статуи, в груды развалин превращались кумирни и монастыри, безжалостная рука соскабливала со стен рисунки и сутры.

Но если поколение Мао удовлетворялось разграблением святилищ (причем сам Мао выступал против, доказывая, что придет время, и люди сами во веем разберутся), «красные охранники» грабили и частные дома. Осенью 1966 года от четверти до трети всех пекинских жилищ подвергались регулярным обыскам хунвейбинов. Вызывало подозрение, а значит, подлежало конфискации абсолютно все: предметы антиквариата, каллиграфические свитки, иностранная валюта, золото и серебро, ювелирные изделия, музыкальные инструменты, живопись, фарфор, старые фотографии, манускрипты, научная литература. То, что не уносили с собой, ломали и разбивали вдребезги. В Шанхае такие обыски дали «культурной революции» тридцать две тонны золота, сто пятьдесят тонн жемчуга и нефрита, четыреста пятьдесят тонн ювелирных изделий и более шести миллионов долларов США наличными деньгами. Наиболее дерзких владельцев лишали жилища и выдворяли из города, «преступники» помельче просто навеки расставались со своим достоянием. Даже такие человеческие слабости, как разведение цветов, любовь к канарейкам, собакам и кошкам, хунвейбины расценивали как «феодальные извращения».

Книги были предметом их особой ненависти. Еще в студенческие годы Мао говорил, что «все сборники поэзии и прозы, вышедшие после династий Тан и Сун, должны быть сожжены» (включая, видимо, и его любимые «Сон в Красном тереме» и «Речные заводи»), потому что «прошлое мешает жить настоящему», а суть революции заключается в том, чтобы «поставить на смену старому новое».