Мао Цзэдун

Но в 1917 году он только рассуждал об этом. Хунвейбины 1966 года действовали.

На центральных площадях китайских городов высились горы книг, добытых в храмах и библиотеках, магазинах и частных домах. Кан Лин вспоминал о сцене, имевшей место в начале сентября в Амос:

«В груду было свалено множество вещей: деревянные таблички с именами предков, банкноты Гоминьдана, ярко раскрашенные костюмы национальных меньшинств… кости для игры в мацзян, колоды карт, пачки импортных сигарет. Но больше всего в ней валялось книг и резных фигурок. В городских библиотеках не осталось ни одного тома: в желтых и черных обложках, все они, ядовитые творения человеческого разума, были здесь. Большая их часть представляла собой вручную переплетенные фолианты. Своей очереди отправиться в огонь ждали «Сутра золотого лотоса», «Троецарствие», «Рассказы о людях необычайных». Около шести вечера на груду вылили литров пятьдесят керосина и подожгли. Языки пламени взметнулись на три этажа вверх… Костер полыхал трос суток».

Позже книги стали отправлять в переработку на бумажные фабрики. Многие уникальные тексты времен династий Тан и Сун были потеряны навсегда.

Однако основное различие между иконоборчеством времен юности Мао и осатанелым нигилизмом порожденных амбициями Председателя «красных охранников» заключалось в другом. Старшее поколение бунтовало, чтобы освободить себя от оков закосневшего конфуцианства и устремиться к безграничной свободе мысли, приветствующей появление любой новой идеи.

Хунвейбины же ампутировали эту свободу в зародыше, предложив обществу вместо нес систему взглядов Мао — столь жесткую, что на ее фоне любой конфуцианский начетчик выглядел глашатаем вседозволенности. Цель у них была одна: уничтожить прошлое, «сжечь книги и закопать живьем ученых в землю», как за две тысячи лет до этого поступил первый император Китая Цинь Шихуан. Пусть страна станет, по выражению Председателя, «чистым листом бумаги», на котором можно будет написать священные тексты марксизма-ленинизма и идей Мао Цзэдуна.

Чтобы заполнить вакуум, образовавшийся в результате победоносного устранения «четырех старых», Мао провозгласил курс на «четыре новых»: новую идеологию, новую культуру, новые традиции и новые привычки.

На практике это означало абсолютное возвеличение Председателя и его идей. Перед Мао уже не благоговели — его обожествляли.

Придя на рабочие места, люди выстраивались перед портретом любимого вождя и троекратно кланялись, мысленно испрашивая «указаний», которые помогли бы справиться со стоящими перед ними задачами. Ритуал повторялся вечером — в форме доклада о достигнутых результатах. О прощении молили жертвы хунвейбинов. На городских вокзалах портрету трижды должны были поклониться отправляющиеся в путь пассажиры — в противном случае их просто не пускали в вагон. В сельских местностях свиней клеймили иероглифом «чжун» («верность») — в знак того, что гений Председателя Мао признают даже бессловесные твари. Его работы называли не иначе, как «драгоценными трудами», появление в продаже каждой новой предварялось пышной церемонией. Вся страна заучивала наизусть изречения из «маленьких красных книжечек», без круглого значка с портретом Мао люди не выходили на улицу. Операторы телефонных станций приветствовали абонентов фразой «Мао чжуси ваньсуй!» («Да здравствует Председатель Мао!»). Обязательной цитатой из трудов вождя начинались деловые письма. «Маленьким красным книжечкам» приписывалась магическая сила: с ее помощью хирурги проводили операции, прозревали слепцы и начинали слышать глухие. Газеты сообщали о вставшем на ноги паралитике, а однажды цитатник совершил и чудо воскрешения.

Во всем этом для Китая не было ничего нового. В школе Мао и сам каждое утро кланялся портрету Конфуция, а в 20-е годы собрания членов Гоминьдана начинались с поклона портрету Сунь Ятсена. Культ самого себя пытался, правда, безуспешно, ввести и Чан Кайши. Тысячу двести лет назад «танец верности» исполняли при дворе династии Тан. В знак почтения слова императора всегда выделялись в тексте более крупными иероглифами (что в XIX веке служило причиной бесконечных дипломатических споров с послами Запада).

Была какая-то ирония в том, что Председателю, для того чтобы обустроить свой новый мир, пришлось вернуться мыслями в далекое прошлое, когда Китаем правил «Сын Неба». Теперь же он превратился в «Красное солнце наших сердец», а созданная им система безграничной власти и преданности революционным идеалам прямой дорогой вела страну в светлое общество его мечты.

К концу 1966 года в ногу с Председателем уверенно шагал весь Китай.

Божественная аура Мао и фанатизм «красных охранников» сгустили атмосферу в стране настолько, что люди лишились возможности поднять голову. Душа Председателя была полна ликования. Отмечая свой семьдесят третий день рождения, Мао произнес тост за «развертывание всеохватной и всенародной гражданской войны», а Чжоу Эньлай в сжатой форме выразил кредо нации: «То, что соответствует идеям товарища Мао Цзэдуна — истинно, что им противоречит — ложь».