Мара из Троеречья (СИ)

— Это за постой, — буркнул он, затягивая узел.

Для завтрака дедок освободил стол во дворе, безжалостно сметя локтем деревянных коньков. Рада, крутившаяся под ногами с ложками и мисками, набычилась, грохнула посудой о столешницу и принялась собирать игрушки.

— Деда, не роняй! — коньки выстроились в длинный ряд под окном, встали на углах, втиснулись меж мисок, и Лису стоило усилий не смахнуть их ненароком.

— Вишь, как лошадок-то любит! — пояснил дед Василь, наливая похлебки в миски. — С осени чурбанчиков наберу — и всю зиму строгаю… Вот уже у нас целая конница.

Резной жеребчик с кривыми завитушками гривы пошатывался на самом углу — Лис раз за разом задевал его локтем, поднося ложку ко рту. Рада с неудовольствием поглядывала на него, и Лис дважды едва поперхнулся под ее напряженным взглядом.

— Так чего б живой не разжиться? Скотина в доме разве помешает… — он пожал плечами, помешивая содержимое миски, — мелко покрошенное вареное яйцо редкими точками всплывало на поверхность, проглядывая сквозь щедро насыпанную зелень: крапиву, лебеду и кульбабу, — одно на всю похлебку.

— Камень твой продадим, — задумался дедок, — корзины, значит, все на ярмарку свезем, — кивнул он на груду коробов, — годка два еще подкопим… Тогда, может, и разживемся. Если войны не будет, — посмурнев, припечатал он.

Лис попытался сделать вид, будто ему все равно, но в третий раз поперхнулся уже по-настоящему. Предательский лист крапивы прилип к небу намертво, сколько не кашляй, и Лис неловко взмахнув рукой, в придачу уронил жеребчика в завитушках. Рада бросила ложку и полезла под стол — поднимать.

— У нас трое в бега подались, только приказ княгини услыхали… — участливо постучал его по спине дед Василь. — Видные хлопцы были, хоть и бестолковые, — он помолчал, а затем спросил будто невзначай: — Сам-то, тоже от войны бежишь?

— На войну, — буркнул Лис и отодвинул миску, повалив одним движением заботливо выстроенный ряд маленьких, в палец ростом, коньков. Жирная полосатая муха свалилась в его похлебку, да там и померла.

Дед крякнул. Раскрыл было рот, чтоб что-то сказать, когда из-под стола вылезла растрепанная девочка с деревянным жеребчиком. Только она устроила его подле себя и схватилась за ложку, как заметила поваленный строй и заревела, неуклюже сгребая коньков к себе.

Лис вздохнул и поднялся из-за стола.

— Где там ваш голова живет? — бросил он, направляясь к калитке.

* * *

Затянутое тучами небо осыпалось мелким дождем и оседало седой росой на волосах. Роланд поднялся засветло — с первым свистом жаворонков. Дернул головой, разминая затекшую шею, стряхнул с плеч накопившееся напряжение, зудевшее на самых кончиках пальцев, и двинулся к плешивому кусту неподалеку. На пути замедлил шаг, задумчиво потерев колючий подбородок — не разбудить ли девчонку, чтоб насмотрелась вдоволь на озерцо, пока не пришло время пуститься в дорогу. Он помнил, как перед рассветом отдал ей, почему-то дрожащей и у горячих углей, свою курточку. Роланд обернулся, шагнул назад. Куртка, свернутая гнездышком, с подоткнутыми рукавами, так и осталась валяться на песке.

Роланд завертел головой.

— Я тут, — тихо отозвалась Марушка, будто спиной почувствовала.

В дымке тумана ее фигурку у зарослей рогоза он разглядел с трудом, но кивнул, и, раз уж вернулся к костру, наклонился, чтоб отряхнуть куртку. Замер в замешательстве с протянутой рукой, всего лишь на мгновение, хмыкнул от удивления, а тронуть не решился: железный ключ, который еще в сумерках Марушка отшвырнула подальше, теперь грелся у давно потухшего костра, заботливо укутанный в полы его курточки. Он покачал головой, грустно усмехнувшись.

Едва проснувшись, Марушка бесцельно бродила по берегу, собирая мелкие камешки, и теперь бросала их в воду, куда придется — не целясь. Когда Роланд забрался в озеро по колено — где вода почище, чтобы умыться и согнать дремоту, девочка подобралась ближе, кашлянула, привлекая внимание, но ничего не сказала.

— Злишься еще? — спросил он, собирая мокрые волосы. Отражение его рябило и расплывалось, но Роланд вглядывался в него с недюжинным упорством.

— Нет, — сказала Марушка, едва подавшись вперед. — Больше не злюсь.

— Хорошо, — больше ответить ему было решительно нечего, и Роланд громко фыркнул, выплеснув пригоршню ледяной воды себе в лицо.

— Я теперь, кажется, совсем ничего не чувствую, — пожаловалась девочка. — Так ведь правильно, Роланд?

Марушка замолкла, затаила дыхание. Заскрипели камешки, потершись боками в ее ладони.

Заливистые птичьи переливы будто отдалились, стали едва различимыми, только стук сердца отдавался в висках. Роланд молчал. Молчал и не решался повернуться. Казалось, глянь ей в глаза и задохнется от щемящей жалости. Или нежности. Он так и не разобрался за все это время, а прислушайся — не смог бы различить.

— Роланд, — позвала она неуверенно и в довершение шмыгнула носом, — я подумала, что это правильно. У ключа не может быть ни друзей, ни боли, ни выбора… Наверное, так Федора и задумывала, да? Ведь так должно быть?