Мара из Троеречья (СИ)

Марушка скользнула взглядом по хану, привставшему от удивления в кресле, по дрожащему старику и по четверке воинов, что уже бежали к ней, занося мечи… Наткнулась взглядом на Лиса, зашипела многоголосьем, речным переливом и от слов ее покатилось над обрывом эхо:

— Предатель!.. Предатель!.. Предатель!..

Краем глаза выхватила, как освобождает кинжал от ножен Лис. Как хрипит, схватившись за горло, хан. Как обагряет наряд завоевателя кровь. И как замирают перед нею воины, в страхе опуская мечи.

Она будто воспарила в воздухе — тело вдруг стало легким, как пушинка, а перед глазами забрезжил свет. Выставив руку, чтобы заслониться от слепящего солнца, заметила вдруг, что свет исходит от неё. И к своему удивлению, ровным счетом ничего не почувствовала. Не осталось горечи, ни боли, ни сожаления. Всё, что у неё было — навсегда потеряно…

Она вздымала руки, и вода повиновалась: поднималась волнами и выплескивалась на берега, сшибая, словно игрушечных и коней, и воинов, разбивала в осколки костяных чудищ. А потом что-то надорвалось, надломилось и в голове стало пусто и тихо. Руки её упали плетьми, и тогда река обрушилась на оба берега, сметая всех — и своих, и чужих…

* * *

Сознание возвращалось к Лису рывками. Окончательно он пришел в себя, когда понял, что пускает носом пузыри в глубокой луже. Рука не слушалась, и гудело в голове. Во рту саднило, в груди горело, а в довесок глаза затянуло мутью. Кое-как он поднялся и с трудом осмотрелся — всюду стояла вода. Всхрапывали выжившие кони и лежали воины: мертвые или нет, так и не разберешь, а проверять Лис не горел желанием.

С обрыва его унесло волной. Лис брел, выискивая сухие места, и всё равно загребал сапогами жижу: речная вода, кровь и земля смешались в кашу и мерзко хлюпали за голенищами. Кругом стонали воины — и хановы, и княгини. Одного чернокосого, пытавшегося подняться и кричавшего что-то в горячке, Лис хорошенько приложил по ребрам. Просто потому что мог. И еще, потому что обидно было, что со смертью завоевателя не бросилось врассыпную ханово войско по пророчеству старухи-ведьмы, как тараканы от света лучины. Свет…

Лис тряхнул головой. Когда Марь стала белее снега — он думал, это от ужаса. Но ни словом, ни взглядом, ни жестом не мог успокоить её или намекнуть о своем плане, пока хана охраняли до зубов вооруженные воины. А выходит, в ней хвалёная волшба проснулась…

«Будет теперь чиреи лечить не примочками, а наложением рук…» — Лис скривился и удобно перехватил предплечье.

Казалось, разожми он пальцы, и рука отвалится. Наверняка, это просто царапина, плёвое дело для знахарки. Нужно найти Марь — то-то девчонка порадуется, что можно кого-то исцелить… Отдать ей руку для проверки новых способностей — не самая большая жертва, учитывая, что она поверила в его предательство.

«Лицедеем, значит, стану. Буду на площадях выступать, — хмыкнул он, — а что без руки не страшно — калекам больше подают…»

Он оглянулся — берега чернели от тел: стонущих и хрипящих. Скакала раненая соколица, волоча крыло. Лис собрался было пнуть и её, а потом пожалел: сама издохнет. Хоть бы дед, которого он успел посвятить в свой план, уцелел! Потомкам-то Лис и сам о подвиге расскажет, а вот княгине лучше бы кто-то приближенный. Чтоб была хотя бы возможность появления этих потомков. А то вздернут героя, и поминай, как звали: даже былину о нем не сложат.

Дальше он шел, внимательно вглядываясь в лица и переворачивая упавших ниц, на всякий случай. Вскоре нашел воеводу. К счастью, живого. Старик ревел медведем и требовал, чтобы мёртвый воин поднялся. Сомнений не было: мальчишка у него в руках выглядел совершенно обескровленным, а зияющая рана в боку не оставила ему шансов. Застыл, как упал — с широко раскрытыми глазами, не выпустив из посиневших пальцев копья. Лис сощурился. Так и есть, слюнтяй, побоявшийся бросить службу ради похода в трактир…

«Волот, что ли, его звали?» — пошатываясь и спотыкаясь о тела, Лис побрел дальше. Потом со стариком перетрёт. Опыт научил, что в моменты горя к людям соваться опасно, даже если его вины в их скорби нет и в помине. «Они бы все равно полегли, — утешал он себя, — если не здесь, то под Кемьгородом…»

Марушку он заметил издалека. Сначала белым пятном, среди покачивающихся волн, потом разглядел растрепанную косу и окровавленный подол. Она все еще светилась, будто проглотила солнце, и вода расступалась под ее ногами. Девчонка бесцельно бродила, опускалась к нашедшим приют на речном дне воинам и невидящим взглядом скользила по их лицам.

Лис рванул было к ней — цела, жива, да еще и чародейский дар получила, чего еще желать? Переборщил, конечно, когда добывал кровь, но это он объяснит. А Марь поймёт и простит — для неё же старался, в самом деле. Лис ускорил шаг — оставалось всего-то аршина два, не больше, когда перед ним, расставив руки, выскочила женщина со взглядом черным и безумным. В волосах её запутались ветки, сухая трава и… кости. Лис отшатнулся, но не отступил:

— Брысь, — процедил он, и попытался обойти блаженную.