Марево

"Не удивляйся, милый Аня, что я пишу теб почти годъ спустя посл послдняго письма. Ты знаешь по себ, какъ вс мы лнивы безъ крайней надобности… Ну вотъ, по привычк, не обдумывать письма заране, написалось такое слово, что ты пожалуй ужь мысленно отсчитываешь сумму, которою можешь мн пожертвовать, не стсняя себя. Нтъ, милый, не то: писать, просто писать теб хочется, побесдовать съ тобой, оправдаться передъ тобой, Авенпръ. Ты всегда былъ немножко холоденъ и безучастенъ ко всему кром насущныхъ потребностей, а не знаю почему кажется мн, ты лучше другихъ поймешь меня. Я одна, совершенно одна, на чужой сторон; слова живаго не съ кмъ перемолвить, лица симпатичнаго негд встртить. Я знаю, тебя это поражаетъ: она? въ Лондон? и одна? Ты на здшнихъ выходцевъ нашихъ мтишь; они потеряли въ моихъ глазахъ всякое значеніе, хоть собственно мн отъ этого далеко не легче. Эти образы, запутанные тогой таинственности, стоявшіе на высокихъ пьедесталахъ, оказались топорною работой, какъ только я разсмотрла ихъ поближе. Я не чувствую ни малйшей охоты сближаться съ эмигрантами-соотечественниками. Кто меня не знаетъ, пожалуй увидитъ въ этомъ черту сатанинской гордости; а я не желаю и злйшему врагу дойдти до той ужасной мысли, которая теперь не даетъ мн покою. Я почти убдилась, что я ничто. Если и уцлла нравственно, я обязана этимъ тому, что не выходила изъ своего головнаго мірка. Прими я хоть какое-нибудь участіе въ жизни, не поручусь что бъ изъ меня вышло. Вс формы жизни прошли передо мною, вс направленія дятельности сталкивались вокругъ меня, ломая и уничтожая другъ друга; я увлекалась то тмъ, то другимъ, но приступить не могла ни къ одному. Какъ только я осматривалась въ новомъ положеніи на столько, что затаенная ложь, не чуждая ни одной партіи, начинала мн сквозить чрезъ декоративную вншность, я чувствовала себя разбитою, уничтоженною, замирала на время для жизни, замыкаясь въ самой себ Я не проклинала прежнихъ товарищей я молча удалялась отъ нихъ; они честили меня измнницей святому длу и прочими кличками, къ которымъ только теперь я совершенно равнодушна, — только теперь, когда вс стремленія мои разбиты дйствительностью, когда я разочаровалась въ себ и во всемъ, за что жертвовала собою. Годъ тому назадъ, я сошлась съ людьми, которые казались мн поборниками правды, добра, свободы, всего, не потерявшаго для меня и до сихъ поръ своего истиннаго смысла. Теперь я вижу насквозь эту горсть честолюбцевъ, жадно рвущихъ другъ у друга власть, какъ стая коршуновъ тащитъ другъ у друга изъ клева требуху дохлой скотины. Я видла эту знаменитую борьбу, въ которой свобода народовъ — звучный предлогъ для возвышенія однихъ тирановъ насчетъ другихъ; я знаю вс ихъ средства къ достиженію цли самой низкой, прикрытой маскою національности. Я стояла лицомъ къ лицу съ тмъ самымъ народомъ, съ которымъ они заигрывали до поры до времени. Это было послднею гирей на колеблющіеся всы…. Нтъ словъ выразить презрнія, нтъ мрки для ненависти, которыя почувствовала я къ нимъ. Я съ ужасомъ обернулась назадъ…. Тамъ, за мною, осталась Врочка, сперва творившая себ потху изъ науки, а потомъ заигравшая въ революцію; тамъ былъ Коля, сразу принявшійся за разрушеніе троновъ; тамъ, наконецъ, накопилась мелюзга, тля, въ сравненіи съ которою эти дти казались гигантами…. Я осталась одна, на своей призрачной высот, изломанная, искалченная, безъ всякой охоты къ жизни, безъ всякой вры въ будущность.

"И въ самомъ дл, что мн остается? Писать о Россіи въ вольной русской книгопечатнѣ? Во-первыхъ, эта вольная книгопечатня не дастъ хода свободному слову, а во-вторыхъ…. Ты очень удивишься, но я все-таки доскажу мысль: писать правду о Россіи можно только въ Россіи, гд она тотчасъ же всми обсуживается; только такъ можетъ она бытъ плодотворною. Вс такъ-называемыя запрещенныя изданія не выходятъ изъ очень ограниченнаго кружка читателей, да и тамъ они остаются чмъ-то въ род рдкаго попугая или какого-нибудь magot chinois. На глазахъ нашихъ они довели нсколько смльчаковъ до Сибири, — вотъ и весь результатъ. Нашлись еще, впрочемъ, господа, которые переписали рукописныя творенія этой несчастной молодежи красными чернилами, да и любуются по праздникамъ своею коллекціей. Какая себялюбивая, кровавая, отвратительная игра въ сочувствіе! Каковы бы ни были заблужденія писавшихъ, т не лицемрили, т потерпли кару закона, которая должна примирить ихъ съ оставшимися спокойно по домамъ…

"Я устала въ этой путаниц гадостей, низостей, встрчавшихся на каждомъ шагу. Я шла бодро, пока впереди мелькало что-то неясное, но радужное, переливчатое, какъ марево нашихъ родныхъ степей; вихрь, охватившій ихъ въ послднее время, разогналъ миражъ; за нимъ бурлитъ безсмысленное, вздутое, свирпое море, грозящее всеобщимъ потопомъ…. Я сижу, какъ подстрленная чайка на берегу, и голоса моего не слыхать за общимъ воемъ….