Марево

  …Жалкій человкъ!
   Чего онъ хочетъ? Небо ясно
   Подъ небомъ мста много всмъ;
   Но непрестанно и напрасно
   Одинъ враждуетъ онъ — зачмъ?

И, повторивъ нсколько разъ послдній вопросъ вслухъ, онъ вскарабкался на берегъ островка, снялъ сапоги, вылилъ изъ нихъ воду, хотлъ было повсить ихъ на солнце и остановился…

"Зачмъ? Куда я теперь пойду? Что мн длать? Гд преклонить голову? Лисы имютъ воры…"

Мысли его не замтно перешли къ житію пустынниковъ, какъ они уходили изъ городовъ, отряхая прахъ отъ ногъ своихъ, питались акридами, дикимъ медомъ, и враны приносили имъ пищу; положимъ, въ этой стран не было ничего подобнаго, а враны могли только глаза выклевать, да вдь ухитряются же бглые солдаты проживать по лсамъ… можно поститься на шелковиц, глод, грибахъ… А зима? "Господи, спаси меня, спаси," зашепталъ онъ вдругъ, ставъ на колни и крестя себ грудь быстрыми движеніями правой руки, въ род того какъ на балалайк играютъ: "я раскаюсь въ прошлыхъ заблужденіяхь." Но тутъ стало ему совстно передъ самимъ собой: пришло на память, какъ онъ, ярый атеистъ, давалъ точно такіе же обты, собираясь на экзаменъ и запрятывая въ рукавъ клочокъ ваты отъ святой иконы, чтобъ этою самою рукой вынуть легкій билетъ…. "Будь они прокляты!" вырвалось у него новымъ порывомъ: "чему они научили меня? Какое это воспитаніе? Что я умю длать? На что я гожусь? Въ писцы никто не возьметъ…. Ни на что не похоже, какъ сть хочется," заключилъ онъ мысленно, подтянулъ кушакъ, и легъ на траву, надясь до ночи подкрпить себя хоть сномъ. Островокъ качался подъ нимъ, онъ старался еще бодрить себя, и съ какою-то безпечностью отчаянья принялся раскачивать подъ собой берегъ….

"Больше всхъ дяденька виноватъ," думалось ему противъ воли: "вотъ он фразы-то! Мысли свободно, вдь ты не рабъ, ты свободный человкъ! Хорошо ему тамъ на пуховикахъ-то!" Онъ обернулся въ ту сторону, гд въ зелени сада виднлась соломенная крыша усадьбы, и прежняя жизнь подъ крыломъ родственниковъ стала развертываться въ воспоминаніи….

"Тоже хороши!" желчно шепталъ онъ: "радовались не нарадовались бойкимъ мальчикомъ, вотъ теб и бойкость… Посадить бы ихъ въ мою кожу…"

Настроивъ еще цлую кучу плановъ побга, истомленный нравственною пыткой, онъ наконецъ уснулъ; мысли, путаясь и безсвязно мелькая въ разгоряченномъ мозгу, перешли въ образы: чудилось ему, что онъ сидитъ на высокомъ кресл, за столомъ, крытымъ краснымъ сукномъ, подписываетъ проекты реформъ, судитъ, рядитъ и управляетъ длами всей Россіи, а на другой столъ подаютъ ему жареныхъ фазановъ, куропатокъ, всевозможныя блюда, съ такими тонкими, ароматическими приправами, съ такимъ аппетитнымъ запахомъ, что такъ бы и поглоталъ все цликомъ… Но вотъ холодноватая сырость пронизываетъ его насквозь; отлежанный бокъ будто одеревенлъ, голодъ все сильнй да сильнй. Довольно, господа, идемте обдать! Онъ открылъ глаза: темное небо все въ звздахъ, и втеръ заунывно шелеститъ въ камышахъ…..

Безцльно побрелъ онъ берегомъ пруда къ рощ. Налво отъ него двигалась по песку собственная тнь, направо по вод лунный столбъ. Кожаны не слышнымъ полетомъ съ пискомъ кружились вокругъ него, мелькали надъ золотистою рябью воды, вились въ тепломъ воздух; на берегъ слабо плескалъ прибой. На мокромъ песк четко вдавились чьи-то слды и темноватыя пятна. Коля наклонился и разглядлъ кровь.

"Кто-нибудь изъ нашихъ шелъ этою дорогой," подумалъ онъ, направляясь по слдамъ. Они привели его въ чащу оршника, Тамъ, полузадернутый горными тнями, лежалъ навзничь окоченлый трупъ. Блый снгъ мсяца обдавалъ блдное лицо матовою синевой, на губахъ запеклась кровь, открытые глаза остановились на скошенномъ взгляд… что-то маленькое, черное побжало съ лица въ траву… Коля бросился въ сторону и пошелъ въ чащу, озираясь по сторонамъ.

"Чортъ ихъ побери совсмъ!" думалъ онъ, все чаще и чаще оглядываясь и ожидая чего-то послдняго, не выносимаго… и вдругъ… подъ ногами звучно топнулъ заяцъ и ровными прыжками зашуршалъ въ кустахъ. У Коли что-то оборвалось внутри; кровь прилила мурашками къ ногамъ; онъ дрогнулъ и пустился бжать безъ оглядки… Втки хлестали ему въ лицо, онъ спотыкался на пни, падалъ, вскакивалъ, и все бжалъ, задыхаясь отъ усталости, волненья и обливаясь потомъ…

Деревья стали рдть; пестрымъ, неровнымъ ковромъ потянулась пашня; жутко и чудно отдавались ему собственные шаги. Онъ задержалъ духъ и пріударилъ еще шибче, самъ не зная куда….

На разсвт, оборванный, взмоклый, голодный, наткнулся онъ на казачій пикетъ. Казаки поднялись было отъ разложеннаго огня, защелкали курками винтовокъ, но вглядвшись въ храбраго воина съ двухаршинною саблей, встртили его дружнымъ хохотомъ. Онъ тотчасъ оправился, закинулъ голову, протянулъ саблю и горделиво проговорилъ: "сдаюсь!"

II. Une r'efugi'ee

"Лондонъ, 15-го августа 1863.