Читаем Марево полностью

— Прощайте степи! заговорилъ Русановъ, обращаясь къ товарищу, задумчиво глядвшему назадъ:- два раза назжалъ я сюда, не рука мн здсь. По крайней мр окрпъ, и лиха за собой не оставиль.

Чижиковъ заглянулъ ему въ лицо съ чуть примтнымъ удивленіемъ.

— Вамъ странно, что я такъ легко покидаю ихъ, говорилъ Русановъ, словно угадавъ его мысль:- у васъ тутъ жена, дти, домъ… Мн нечего жалть, пережитое со мной, а то что недавно проснулось, встртимъ на каждомъ шагу… Да, проснулось оно, русское чувство, заваленное, замусоренное, опрокинуло весь наплывъ; ходу проситъ, говорить хочетъ….

Чижиковъ уже слушалъ его съ жадностью.

— Къ чорту напускную хандру! Бодръ и молодъ я, жить хочу, любить… да только теперь и люблю настоящею, живою любовью… И вотъ она вся… — И Русановъ закрылъ на минуту глаза:- какъ живая стоитъ передъ мной!

— Да, освжило, перебилъ Чижиковъ, не понявъ Русанова:- постоимъ за себя, сила есть, русскимъ духомъ пахнуло.

VI. Немезида

Нсколько дней спустя Русановъ разстался съ Чижиковымъ на варшавской станціи. дучи городомъ, онъ почти не узнавалъ недавняго поприща террора; тамъ и сямъ по угламъ улицъ стояли дозорцы, дамы смиренно волочили по тротуарамъ цвтныя платья; патріоты словно въ воду канули; чаще стали попадаться русскія лица. На торговой площади собирались жители, войска становились по бокамъ пестрыми шпалерами; въ толп раздавалось сдержанное жужжанье нсколькихъ сотенъ голосовъ.

Русановъ вспомнилъ своего извощика, и завидвъ русскую физіономію, съ бородкой и въ поддевк, обратился съ вопросомъ.

— Мятежника казнятъ, флегматически отвтилъ тотъ:- слышь, почты грабилъ, что народу перевшалъ: а тамъ какъ накрыли ихъ, забралъ казну, да въ чужіе края тягу хотлъ задать; тутъ въ корчм и попался…. Пробраться надо загодя, а то народъ-отъ напретъ и поглядть не достанется….

Русановъ замшался въ толпу. Скоро потянулась процессія: впереди шелъ ксендзъ со крестомъ, сумрачно оглядывая зрителей; на нимъ двое солдатъ веди подъ руки Езинскаго. Онъ былъ блденъ и едва передвигалъ ноги. Взводъ солдатъ съ барабанщикомъ передъ фронтомъ конвоировалъ его до позорнаго столба; на него надли блый балахонъ, скрутили руки назадъ и привязали къ столбу. Ксендзъ подошелъ къ нему; Езинскій глянулъ изъ подлобья и отвернулся.

— Отказывается, сообщилъ ксендзъ офицеру.

Непріятное чувство сдавило Русанова при вид закутанной фигуры преступника, которому подняли на голову капюшонъ. Шесть человкъ вытянулась въ линію, глядя на командующаго. Барабанщикъ ударилъ безостановочную дробь. Зрители замерли въ ожиданіи, почти не слыша рзкаго разската барабана, заглушавшаго взводы курковъ. Офицеръ махнулъ платкомъ, бухнулъ оглушительный залпъ, блая масса дрогнула на столб и ослась, опустивъ голову. Отвязанный трупъ пошелъ къ земл, словно куль муки; солдаты обходили его церемоніальнымъ маршемъ….

— Мученикъ! зарыдала какая-то Полька возл Русанова. Что жь радуйтесь, злобно проговорила она истерически, обращаясь къ Русанову, и колотя себя въ грудь;- кровью вдь пахнетъ….

— Нечему радоваться, не о чемъ и жалть, холодно отвтилъ Русановъ, пробираясь черезъ толпу къ станціи желзной дороги. Невдалек отъ дебаркадера ему попался вооруженный отрядъ, сопровождавшій партію мятежниковъ, выселяемыхъ въ дальнія губерніи Россіи. Вс они шли межь двумя рядами штыковъ въ срыхъ арестантскихъ зипунахъ, съ холстинными мшками на плечахъ. Небольшое число пожилыхъ, непріятно поражавшихъ почти зврскими физіономіями, терялось въ живомъ поток цвтущихъ, румяныхъ лицъ молодежи, которая замтно бодрилась на глазахъ любопытной толпы прохожихъ. За пшими потянулись наемные экипажи боле зажиточныхъ пановъ и семействъ ихъ. Въ одномъ одиноко сидла молодая женщина, показавшаяся знакомою Русанову. Онъ протснился къ ней и узналъ Врочку; та быстро опустила вуаль и понурила голову….

"Сколько силъ сгублено, сколько жизни убито!" думалъ Русановъ, грустно глядя на отстававшую толпу: "изъ-за чего? изъ-за призрака, изъ-за марева…."

Онъ не хотлъ ни на минуту оставаться въ опальномъ город и взялъ билеты перваго отходившаго позда. На дебаркадер спали въ растяжку, не раздваясь, измученные, истомленные тяжелою службой солдаты; кое-гд сновали жиды-факторы, робко предлагавшіе свои услуги.

Русановъ слъ въ вагонъ, прислонилъ голову къ стн и заснулъ подъ тряскій гулъ позда, безъ всякой мысли, безъ тревожныхъ видній….

Когда рзкій свистъ машины разбудилъ его, вагонъ былъ уже освщенъ. Передъ нимъ стоялъ молодой человкъ съ нмецкою физіономіей, протянувъ ему пачку газетъ. Русановъ прочелъ, между прочимъ, крупныя литеры: Колоколъ….

— Не опасайтесь, заговорилъ Нмецъ, перетолковывая во своему молчаніе Русанова:- русская граница за вами далеко уже….

— Въ самомъ дл? отвтилъ Русановъ, улыбаясь ему въ глаза. — Только на этотъ товаръ едва ли ужь найдутся охотники; кажется попрілось….

Нмецъ отошелъ съ вытянутымъ лицомъ.

"Въ такое время возбуждать несбыточныя надежды", думалъ Русановъ: "спокойно подускивать юношей на штыки и картечь, да это хуже убійства и грабежа…."

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза