Читаем Марево полностью

— Это недовольные помщики, самые отсталые, самые закоснлые крпостники. Вамъ будетъ доложено о волненіи въ Терешковк. Это они не допустили привести крестьянъ въ повиновеніе, они хотятъ задобрить народъ. Вчера мы сошлись на ужиномъ, вино развязало имъ языкъ… Еслибы вы слышали, ваше превосходительство, что тамъ говорилось!

— Что жь такое говорилось?

— Ругали правительство, грозили терроромъ. Пили за возвращеніе крпостнаго права. Я отказался отъ тоста. Одинъ меня подлецомъ назвалъ, пьянь до положенія ризъ, и лзетъ съ бокаломъ. Я горячъ, замахнулся на него…. Поднялся гвалтъ. Обвинили меня: въ чемъ бы вы думали? Въ оскорбленіи Величества! Какова наглость? Я, признаюсь, такъ былъ пораженъ, что и оправдываться не сталъ.

— Кто же этотъ господинъ?

— Господинъ Ишимовъ.

— Ишимовъ? Ахъ, онъ…. Постой же, я ему… Салонный подлипало, блюдолизъ…. А? Скажите на милость….

— Я никогда не прощу себ, если вы изъ-за меня потеряете популярность…. ихъ много; тамъ и Русановъ.

— Опять Русановъ? Да что вы толкуете о популярности? На что она мн, эта популярность? Я имъ покажу какъ со мной шутить!

— Мн очень больно, а все приходится хать. Честному человку оставаться здсь невозможно! Борьба слишкомъ неравна…. Я длалъ все что могъ. Но я не донъ-Кихотъ; лзть на проломъ противъ общаго потока невозможно. Только поэтому я и прошу ваше превосходительство не подвергать себя напраснымъ оскорбленіямъ.

— Что жь это, графъ? Шутите вы что ли мною? Кто пойдетъ противъ меня? желалъ бы я поглядть этого молодца.

— Эти люди ни передъ чмъ не останавливаются. Для нихъ нтъ ничего святаго.

— Да они у меня носу не покажутъ въ общество, проходу имъ не будетъ!

— Это мн проходу-то не будетъ. Я отказался отъ вызова. Ишимовъ меня на дуэль вызывалъ.

— На дуэль? Въ моей губерніи? Mais c'est un gredin comme il y en a peu!… Въ такомъ случа, узжайте графъ, узжайте на время, а этого господина я проучу… Вы и не хлопочите объ общественномъ мнніи; я заставлю ихъ думать, какъ я хочу… Я докажу имъ, что честный человкъ мараетъ себя не отказомъ, а принятіемъ вызова отъ бездльника… Онъ его на одну доску съ собой ставитъ въ этомъ раз…

— Ваше превосходительство, трудно выразить, до какой степени я тронутъ истинно отеческою заботливостью вашей о направленіи общественнаго мннія…. Еще разъ благодарю васъ…


Часамъ къ десяти вечера, Бронскій подъхалъ къ саду Горобцовъ и привязалъ лошадь у плетня. Ночь была темная хоть глазъ выколи. Онъ пошелъ къ дому; проливной дождь шумно падалъ въ траву; молнія безпрестанно освщала тропинку; за вспышками гудли отдаленные раскаты. Графъ сталъ стучать въ окно кухни. Немного погодя, оно поднялось, выглянула Горпина.

— Ты, Грицько?

— Это я, моя ластовка, вызови мн панночку. Горпина, не въ первый разъ исправлявшая должность наперсницы, скоро вернулась съ отвтомъ, что панночка боится грозы и просятъ графа пріхать завтра.

— Скажи ей, коли сейчасъ не выйдетъ, такъ можетъ-быть никогда и не увидимся…

— Та воны совсмъ було полягали, треба имъ одягаться, сказала Горпина, захлопнувъ окно.

Графъ отошедъ къ сиреневымъ кустамъ и сталъ глядть въ окно Инны. На стол горла свча; она сама сидла въ ночной кофт, облокотясь на бумагу, задумчиво глядя въ темный садъ, вздрагивая и прислушиваясь къ малйшему шороху. Лара лизалъ ея руку, она не обращала на него вниманія; нсколько разъ она брала перо, бросала его, и начинала ходить по комнат. Наконецъ, отворила окно, подышала воздухомъ, очищеннымъ грозою, полюбовалась нсколькими молніями, и опять сла писать. Бронскій сталъ расхаживать у калитки. Прошло съ четверть часа.

— Что жь она румянится, что ли, для меня?

Не терплось графу, и онъ опять подошелъ къ окну. На этотъ разъ окошко у Инны было заперто и опущена красная занавска; за ней просвчивалъ огонь и дв тни. Сквозь не плотно притворенную раму слышался мужской голосъ.

— Дуэль…, послышалось ему. Затмъ шопотъ, втеръ, ничего не слыхать.

— Онъ здсь, говорилъ мужской голосъ, — онъ ничего не…. Такъ ослпленъ….

"Что за чортъ!" подумалъ графъ: "это голосъ Леона. Такъ вотъ кто ей сказалъ обо мн! Вотъ онъ куда здилъ-то по ночамъ! Ну да и она молодецъ! Какова сила характера, ни разу не проговориться! Мастеръ же онъ выбирать людей! На такую можно положиться!"

— Мн жаль его, заговорила Иана:- онъ такъ сильно привязанъ… — Опять шопотъ.

— Можетъ, ты и сама его любишь? раздался мужской голосъ. Дождь забарабанилъ въ стекла и заглушилъ его. Яркая молнія, и рзкою дробью прокатился ударъ, отразившись глухимъ гудомъ въ далек.

Хлопнула калитка, и Бронскій пошелъ на встрчу Юліи, и указалъ ей на бесдку. Та проворно пробжала тропинку и бросилась въ раскрытыя объятья Бронскаго.

— демъ, говорилъ онъ, прижимая ее къ груди, — демъ, собирайся.

— Куда? Что съ тобой?

— Туда, туда, гд жизнь, борьба, гроза, шутливо говорилъ онъ, награждая ее съ каждымъ словомъ поцлуемъ, — самая страшная гроза! передъ ней вс грозы небесныя ничто!

— Да, полно же, что съ тобой?

— Со мной? Полно скрываться! Я теб врю; врю, что я теб дороже всего на свт…. не графъ я; это титулъ предковъ, гниль, я его презираю….

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза