Марево

У Горобцовъ вс удивились несказанно; усадили новобранца чай пить, только Юлія не показывалась.

Анна Михайловна принесла маленькій образокъ Св. Александра Невскаго, благословила имъ Русанова, повсила ему на шею, и сама расплакалась.

— Ну, прощай, Володичка, заговорилъ майоръ:- хотли мы съ тобой пожить, да видно не судилъ Богъ…

Русановъ торопливо всталъ, отзываясь, что забылъ кое-что приказать Іоськ, и вышелъ на крыльцо; на самомъ дл онъ хотлъ дохнуть свжимъ воздухомъ, ему было тяжело…

Тамъ его встртила Горпина, веселая, радостная, и сперва объявила, что за Грицько пошелъ охотникъ, а потомъ, что панночка Юлія требуетъ его.

Юлія покоилась въ длинномъ кресл, и съ принужденною улыбкой протянула ему руку.

— Скажите, что это на фантазія? спросила она посл первыхъ объясненій.

— Тоска, отвтилъ тотъ, слегка отворачиваясь.

— Неужели одно только и есть средство?

— Только… На народ умирать веселй.

— И никакой надежды?

— У меня? — Русановъ горько улыбнулся:- нтъ есть; я думаю, что умирать на такомъ народ какъ нашъ — все-таки веселй чмъ жить съ такъ называемымъ обществомъ…. Прощайте, перервалъ онъ вдругъ, — дайте ключъ, надо положить на мсто…

Русановъ досталъ изъ-за пазухи свернутую тетрадку и пошелъ въ комнату Инны; дверь скрипнула, уступивъ его рук, видно давно не отворялась… Все было на мст, какъ будто ничего особеннаго не случилось, какъ будто хозяйка пошла куда-нибудь и скоро вернется. Необыкновенный порядокъ рзко бросился въ глаза Русанову: полъ чисто выметенъ, постель старательно оправлена, разбросанныя на стол вещи подчинились законамъ симметріи. Русановъ грустно оглядывалъ блыя стны, и вдругъ мускулы лица дрогнули; старинная висвшая на стн сабля исчезла; осталась только черная шляпка гвоздя, сиротливо торчавшая на бломъ фон….

И онъ, крпившійся до нельзя, не вынесъ этого мелочнаго намека на свою потерю; глубокое чувство вытснило все условное… Онъ зарыдалъ; грудь конвульсивно сжималась, слезы лились солеными ручьями въ ротъ; въ голов смутно вертлась мысль: "Ея правда… Намъ нельзя… сойдтись…."

Подъ окномъ грянули трубы, и полкъ потянулся черезъ улицу ровною стной лошадей и людей… Русановъ сунулъ тетрадку въ столъ, выбжалъ на крыльцо; тамъ вс уже собрались; майоръ, Богъ знаетъ для чего, держалъ въ пол поводья его лошади.

— Прощайте, дяденька, прощайте. Авениръ, прощайте, не держите меня.

Онъ ужь сидлъ въ сдл и разбиралъ поводья, а они глядли на него въ послдній разъ….

— Ну, смотри жь, не давай имъ спуску, заговорилъ майоръ.

У Юліи стукнула форточка, она выставила голову и крикнула:- Берегите себя!

Онъ махнулъ рукой и поскакалъ. Вс словно замерли, глядя ему вслдъ; вотъ онъ примчался къ своей шеренг, примкнулъ къ Іоськ, детъ рядомъ съ нимъ; мрно вторятъ копыта маршу на трубахъ….

Русановъ глядитъ вокругъ себя: все знакомыя мста; вотъ у этой березы они сидли на душистомъ сн и толковали о новой жизни, закипавшей по селамъ; передъ ними или передъ нимъ по крайней мр открывалась свтлая будущность…. Вонъ тамъ, заплетая внокъ изъ полевыхъ цвтовъ, она въ первый разъ пожала ему руку въ отвтъ на мечты о труженичеств въ пользу народа… Вонъ въ той чащ разсказывала ему свою исторію… Все это скоро вернется, и листья зашумятъ, и цвты запестрютъ по лугамъ, и сно будетъ также мягко, также душисто… Стоявшіе на крыльц видли какъ онъ оглядлъ всю окрестность жаднымъ взглядомъ, будто хотлъ унести ее съ собою, и махнулъ имъ фуражкой; они отвчали платками; вотъ передовые повернули за церковь, вотъ и онъ за ними; они все еще смотрли на задніе ряды, точно они составляли часть его; наконецъ и т скрылись… Маршъ все слабе и слабе… Замолкла музыка, а стоявшимъ на крыльц все чудились тихіе, отрывистые звуки.

(До слд. No.)

В. Клюшниковъ.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ ПЕРЕЛОМЪ [3]

I. Въ мор

Въ одной изъ каютъ парохода, державшаго на Венецію, мужская компанія шумно ужинала `a la fourchette. Въ конц стола сидлъ Бронскій съ двумя Поляками въ національныхъ костюмахъ. Подл него развалился Леонъ, лниво помшивая свой грогъ. Молодой гарибальдіецъ, въ красной рубах, съ жаромъ объяснялъ отставному зуаву позицію Аспромонте, разставляя по скатерти стаканы и обдавая собесдника залпами сигарнаго дыму. Французъ разсянно слушалъ, положа локти на столъ и насвистывая марсельезу. Полная беззастнчивость выражалась на лицахъ собутыльникомъ, несмотря на то что, обращаясь къ Бронскому, вс они звали его генераломъ. Какъ только вино пошло въ круговую и разговоръ сталъ общимъ, графъ оставилъ свое мсто и поднялся на палубу.

Темная ночь. Волны хлещутъ о бокъ парохода; блая пна съ глухимъ гудомъ дробится въ колес. Инна стоитъ, облокотясь на бортъ и глядя на воду; въ ушахъ смутно проносятся крики капитана, возня матросовъ. У ней на ум какая-то безпредметная дума.

— Что жь вы ушли отъ насъ? сказалъ графъ, насилу разглядвъ ее при тускломъ свт мсяца въ блесоватыхъ краяхъ черныхъ облаковъ.

— Что жь мн-то? Я тамъ лишняя, только мшала бы.

Графъ оперся на бортъ возл нея, спиной къ морю.