Читаем Марево полностью

— Потха! Наняли мы въ Тебенькахъ двку, подожгла она хуторъ, поймали ее съ пукомъ соломы, со спичками, ну словомъ — съ поличнымъ. Пріхалъ судебный слдователь, начался допросъ…. Я какъ взглянулъ на него — либералъ. Сажаетъ ее въ кресло. "Не бойтесь, говоритъ, не бойтесь," а самъ ее яблоками угощаетъ; и та оправилась, смется…. "Да разв можно такъ?" Это другіе-то члены коммиссіи говорятъ, а онъ какъ вскочитъ: "Пожалуста, говоритъ, не мшайте; я свое дло знаю. Вамъ бы только запугать ребенка; эти допотопные канцелярскіе порядки пора тброситъ, говоритъ." Я и слушать дальше не сталъ; вотъ, думаю, на вашу бдность Богъ олушка послалъ. И дйствительно, такъ ничего и не открыли.

— Ну, и прекрасно, коли зваютъ, перебилъ Бронскій, — такъ мы вотъ какъ распорядимся: вы отправитесь въ Галицію, и тамъ присоединитесь къ корпусу волонтеровъ и мн нужно только человкъ сто самыхъ отчаянныхъ. Они подутъ въ мое имніе какъ выписанные изъ-за границы земледльцы; эта штука теперь въ ходу, стало-быть и тни подозрнія не можетъ быть.

— Осторожнй только выбирайте людей, а то, помните, былъ поручикъ отставной, извстный шулеръ; какъ узнали его, перестали съ нимъ играть, обнищалъ совсмъ; такъ, Христа-ради, проживалъ кое-гд…. Сжалился я валъ нимъ, поручилъ ему прокламаціи раскидывать, — такъ что жь? — чуть деньги въ карман завелись, онъ и носъ поднялъ, кутить сталъ; а тутъ и поговаривать стали, откуда у человка деньги взялись? Такъ ужь надо было пригрозить.

— Да, это очень досадно, что приходится такую шушеру набирать, а безъ нихъ нельзя.

— Нельзя, согласился Бзинскій.

— Ну, молодежь что?

— А что? Большая часть еще не знаетъ въ чемъ дло. А ужь можно голову прозакладывать, что на первый свистокъ сбгутся. Наши работаютъ неутомимо.

— Что жь нашъ Володенька? Не знаешь, прочелъ онъ мои бумаги? спрашивала Инна у Врочки понизивъ голосъ.

— Зачмъ ты это длала? вдь это только профанація, больше ничего, говорила Врочка. — Такія головы хоть въ ступ толки; онъ все свое.

— Ты не поняла меня…. Ну, какъ онъ теперь? Не тоскуетъ?

— Какая тоска! Онъ, кажется, попалъ въ свою колею, повеселлъ даже, а тутъ ему еще медаль дали.

— Медаль? Это за какія провинности?

— За спасеніе погибавшихъ, съ хохотомъ отвтила Врочка:- какъ же! Патріоты подожгли земскій судъ, втеръ былъ сильный, перекинуло на сосдніе дома; въ одномъ крики! шумъ! бготня! Какая картина, ты себ представить не можешь! Цлая масса огня гуляетъ по городу…

— Ну, ну! дальше!

— Ну, онъ вдругъ откуда ни возьмись и къ дому…. Давайте лстницу, кричитъ…. А мы тутъ же стоимъ; дали ему лстницу, ползъ, тащитъ оттуда ребенка; подставили коверъ, спустилъ; ну, думаю, опомнится…. Нтъ, опять въ огонь, совсмъ помшался….

Инна молчала.

— А мн-то что? говорилъ между тмъ Езинскій съ усмшкой, въ отвтъ, на какое-то замчаніе Бронскаго:- я ни копйки не трачу, напротивъ, еще выигрываю. Вонъ меня за границу послали…. Что жь, думаю, посылайте, други милые, посылайте! Кабы въ другое время, я бы преспокойно вернулся просвщать юношество россійское, а теперь — не время! Будемъ писать въ Часъ, прокламаціи, декреты…..

— Ну, это пожалуй назовутъ…. перебилъ Леонъ, и замялся.

— Что назовутъ? Какъ назовутъ?

— Да то, что вы поучаете жалованье отъ русскаго правительства.

— Такъ что жь? Я этимъ наношу ему двойной вредъ и, вмст съ тмъ, получаю полную свободу дйствовать, возразилъ тотъ, глядя прямо въ глаза Леону.

Тотъ не вынесъ взгляда и смшался.

— Нашъ другъ еще не привыкъ къ военнымъ хитростямъ, снисходительно сказалъ графъ:- но гд нуженъ нахрапъ, тамъ съ нимъ не кому тягаться.

— Да что вы такъ удивляетесь, продолжалъ Езинскій, — вы поглядите на русскихъ прогрессистовъ! Я по крайней мр за родину стою, а т-то! Ни гроша за душой у канальи нтъ, только жалованьемъ и дышитъ, а ругаетъ правительство на чмъ свтъ стоитъ; подтруниваетъ валъ всякимъ честнымъ чиновникомъ, а самъ въ глаза-то прямо вамъ взглянуть не сметъ, все куда-то въ сторону смотритъ. Чортъ знаетъ чмъ занимаются; какое-то Никодимово Евангеліе откопали, Герценомъ изъ кармана кукишъ кажутъ. Конечно, мы этому только радоваться можемъ; но говоря безпристрастно, какое это вамъ подспорье въ будущемъ? Можемъ ли мы хоть одного такого господина терпть межь нами?

— Да, послушайте, перебилъ графъ, — кстати о чиновникахъ: чмъ кончились эти глупйшія исторіи что вы писали? Я ничего не разобралъ.

— Этотъ идіотъ, Русановъ, всю бурю поднялъ, а тутъ еще стряпчій вступился; я счелъ долгомъ погасить это дло.

— Ну, и помину нтъ?

Врочка взяла Бронскаго подъ руку и удержала немного позади.

— Собственно васъ касается, проговорила она.

— Вотъ какъ! отвтилъ тотъ, насупясь.

— Вы скоро будете отцомъ.

— Скажите, какая пріятная неожиданность! Вы пожалуста не хватите чего-нибудь при Леон или той; они ничего не знаютъ….

Онъ выпустилъ руку Врочки и, засвиставъ, отошелъ къ прочимъ.

Собрались въ гостиниц, заказали обдъ. Врочка все время была весела, спла какую-то гривуазную псню, пила вино, прислонялась къ плечу Езинскаго, хохотала, разсказывала анекдоты сомнительнаго свойства.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза