Мария Каллас. Дневники. Письма

А ведь вы согласились, сказав, что так и сделаете. Должно быть, потому, что это расстроило бы мадемуазель Тебальди, которая, хотя и переживала трагический момент в своей жизни[197], тем не менее совершенно бросила вас на прошлый сезон, и наверняка, и даже скорее всего, она навязала вам в который раз свое решение, как и в случае в «Травиатой». […]

Кристине Гастель Кьярелли[198] – по-итальянски

Даллас, 27 октября 1958

Дорогая-дорогая Кристина!

Спасибо за твой своевременный и теплый привет, я передам его о твоего имени Франко [Дзеффирелли], с которым мы сейчас работаем, а ты передай приветствия всем твоим, и особенно маме и папе. Надеюсь по возвращении очень скоро тебя повидать, оно грядет, но все-таки не прямо завтра. Я уже дала четыре концерта, говорят, был большой успех. Сейчас я пою здесь «Травиату» и «Медею», а потом продолжу петь концерты до конца ноября. А сразу потом возвращаюсь в Италию.

Чао, Кристина, обнимаю от всего сердца, твоя Мария.

Рудольфу Бингу – по-итальянски

Даллас, 2 ноября 1958

Дорогой Родольфо,

по поводу вашего письма от 29 октября. Что до ваших извинений за нежелание разговаривать с моим мужем, я должна сказать вам, что моими делами занимается именно мой муж и никто другой; так что с настоящего момента я прошу вас обращаться к нему, а не ко мне. А что касается проблемы с переводом, которая так раздосадовала вас в другой раз во время телефонного разговора, то ведь была свободная секретарша, готовая послужить переводчицей.

А теперь насчет второго пункта вашего письма от 29 октября. Не могу скрыть своего неудовольствия, что вы осмелились написать фразу, например, такую: «Я получил ваше письмо из Далласа, датированное 27-м, которое, если позволите вам сказать, больше напоминает ту Марию Каллас, от которой меня предостерегали, нежели походит на ту Марию Каллас, которую я знаю, люблю и уважаю». Тут я задаю вопрос: выносите ли вы ваши суждения, прислушиваясь к мозгам жалкого идиота, или все-таки к вашим собственным, основываясь на фактах, а не на сплетнях? А то, что я, по вашему разумению, принадлежу к тем, кто нарочно придумывает проблемы просто из удовольствия создавать трудности, еще одно совершенно необоснованное ваше суждение.

А самое ошеломляющее – вы не помните даже того, что сами ясно заявили мне о требовании мадам Тебальди, связанном с моей ролью в «Травиате». Не помнить таких вещей – это серьезно, очень серьезно, серьезнее, чем отрицать их, и это недостойно вас, тем более что я имею в виду признания, сделанные мне на условиях самой строгой конфиденциальности. И я действительно никому не сказала об этом ни слова, ни единого словечка не просочилось куда бы то ни было. А теперь вы осмеливаетесь утверждать, будто я использовала эту секретную информацию против вас.

В третьем пункте вы утверждаете, что мадам Тебальди никогда не упоминала моего имени; как мне жаль, что теперь вы переходите уже к прямому отрицанию. Я никогда ни с кем не соперничаю. Я просто делаю свое дело и прямо смотрю в глаза людям. И полагаю, говорить о каких-то домыслах нет нужды. Однако при этом я считаю, что сказать что-нибудь и потом отречься от своих слов – деяние, не делающее чести никому, а тем паче вам, занимающему столь высокий пост.

Пункт 4: вы не в силах понять мой отказ петь «Травиату» и расцениваете его как недружественую акцию по отношению к вам. Это плохо, очень плохо – думать так и говорить такое. В прошлом году мне пришлось согласиться с такой «Травиатой». Вот почему я не хочу больше никогда это обсуждать. И, полагаю, нет никакого смысла заменять эту оперу обычным старьем, столько раз уже послужившим. Позвольте уж мне дать себе отдохнуть, и это лучшее, что вы можете для меня сделать.

«Баттерфляй». Не будем больше говорить об этом и возвращаться к этой теме. Вам не хочется притрагиваться к этому произведению, снискавшему такой успех, – и вы правы, ибо именно вы, управляете Метрополитен-оперой, а не кто-нибудь другой.