Мария Каллас. Дневники. Письма

Я просила заменить «Травиату» на оперу той же тесситуры, что и «Макбет», но Бинг не понимает ни простых соображений, ни музыкальных аргументов. Именно этим упрямством и объяснялись мои предосторожности, когда зашла речь о сезоне 59-60, и я не согласилась на предложение, высказанное в его письме от 13 октября. Я также сказала ему, что, как мне кажется, ему пора не спекулировать на опере, а создавать оперу. И Бинг, что бы там ни говорили, опять не понял. Призывая его наконец-то подумать об оперном искусстве, я снова уведомила его обо всех своих планах, сказав, что отнюдь не собираюсь топить свою карьеру в рутинной работе, и что меня захватывает создание истинного искусства, а менее всего в мире мне интересно спекулировать на искусстве.

На сей раз он все прекрасно понял, но сделал вид, будто я собралась по доброй воле оставить сцену. Вы снова ошибаетесь, мистер Бинг. Я перестану выступать в опере, когда пожелаю, или когда этого пожелает мой муж, но уж точно не ради того, чтобы сделать приятное вам.

Однако вернемся к нашим делам. В телеграмме, отправленной в 12:19 5 ноября, Бинг ставит мне ультиматум. Его послание приходит в Даллас через несколько часов. Там было его условие: я должна подтвердить, что спою в трех представлениях «Травиаты» или «Лючии» в даты, указанные в плане моих выступлений, в противном же случае есть риск аннулирования моего контракта. И что мой ответ должен быть у него в руках в десять утра на следующий день по нью-йоркскому времени. Нет никаких сомнений, что Бинга охватило помешательство и он, взяв часы и держа их в руке, высчитывал время по минутам. К счастью, я все равно не дала бы всему этому испортить подготовку к «Медее». Я пробыла в театре все послеобеденные часы и часть ночи для генеральной репетиции.

6 ноября на рассвете, вернувшись к себе в отель, я и вообразить не могла, что далеко, на другом конце американского континента, Бинг сидит и нетерпеливо поглядывает на стрелки в ожидании роковой минуты. Но Бинг из тех людей, что не терпят опозданий, и ровно в десять часов он отправляет вторую телеграмму, подверждающую, что он вынужден истолковать отсутствие моего ответа как нарушение нашего соглашения и отныне мой контракт аннулируется. Еще не получив от него этой телеграммы, я отправила Бингу свою, где выражала удивление его позицией и вновь подтверждала абсолютную невозможность вокально чередовать столь тяжелую для исполнения оперу, как «Макбет», с какой бы то ни было легкой оперой. Добавив еще, что ситуацию можно разрешить куда проще, если, по-моему, заменить «Травиату» на другую оперу адекватного репертуара. Но и это мое примирительное предложение оказалось без пользы: капрал Бинг приступил к исполнению своего преднамеренного решения ровно в 10:01 по нью-йоркскому времени. У него в кармане уже лежало заготовленное заявление для прессы, и он поспешил разослать его. Начал разгораться скандал. Бинг обрел свои четверть часа славы одновременно с первым представлением «Медеи» в Соединенных Штатах. Такое умело оркестрованное совпадение могло умалить громкость успеха, инициатором коего была Опера Далласа, однако выпущенный снаряд оказался бумерангом – по мнению газет не только в Далласе, но во всей Америке, и в пользу моего исполнения партии Медеи, но не к чести Бинга. Газет всей Америки, но, говорят, за исключением Нью-Йорка: ибо даже в краю небоскребов у каждого проповедника имеется своя верная паства!

В конце концов, все это представляется мне не слишком значительным событием.

Эудженио Гара – по-итальянски

12 ноября 1958

Дорогой Эудженио,

тебе и милой твоей Розетте – всю-всю-всю любовь мою!

Надеюсь, что и вы любите меня и иногда вспоминаете. Я все больше убеждаюсь, что мир сошел с ума, и благодарю Всевышнего за то, что даровал мне здравый смысл.

До самого скорого свидания. Я буду в самом начале декабря.

Целую-целую.

Мария.

Адресат неизвестен – по-итальянски

Париж, отель «Риц», 20 декабря 1958

Дорогой месье!

Я прочитала статью о себе, присланную вашими хлопотами и с величайшей любезностью, здесь, в Париже. Благодарю вас от всего сердца, за то, что вы с такой предельной ясностью пожелали написать о том самом «случае» со мной в Риме, вокруг которого столько шума и он, к несчастью, все никак не утихнет! Но благодаря таким порядочным людям, как вы, они поймут, что извести столько чернил на писанину обо мне можно было лишь с одной целью – оскорбить меня или же оправдать деятельность кого-либо другого: о случаях с другими артистами, подобных тому что произошло со мной, никто не вспоминает ни слова. Совсем недавно в Болонье, во время представления «Трубадура», исполнитель главной партии почувствовал, что теряет голос, и ушел со сцены, обязав дирекцию театра вернуть публике деньги за билеты. Но кто написал об этом?

И ведь тут речь лишь о потере голоса, а бывает, что теряют и память… но если речь не о хронике уголовных происшествий, то кому такое вообще интересно?

Простите мне эту долгую болтовню и соблаговолите принять еще раз мою живейшую благодарность.

Преданная вам