Мария Каллас. Дневники. Письма

Ла Скала так озабочена своей незапятнанной репутацией. Никто не вправе сказать о Ла Скала ни единого дурного слова, любое неодобрение – это всегда для кого-нибудь другого. Но, даже не возлагая прямой ответственности за ошибку при недоразумении в отношениях между двумя театрами, Ла Скала мог бы по крайней мере сообщить, что пятое представление в Эдинбурге с участием Каллас было невоможно, но Каллас со своей стороны выполнила все условия контракта и не несла ответственности за все это. Но Ла Скала и пальцем не пошевелил, чтобы защитить меня.

Не обойдись со мной Ла Скала таким образом в Эдинбурге – не случилось бы никакого скандала и в Сан-Франциско. Я должна была петь в Сан-Франциско 27 сентября и 10 ноября того же года, но 1 сентября отправила телеграмму директору Курту Герберту Адлеру, сообщив ему о состоянии моего здоровья и посоветовав, кем меня заменить в крайнем случае. Потом меня снова осмотрел мой доктор и запретил покидать Милан, объяснив, что я не слишком крепка даже для простого путешествия, не говоря уж о профессиональном выступлении. За две недели до вечера открытия в Сан-Франциско я сообщила Адлеру, что не вижу возможности выступать, и вот тогда-то мне и пришлось расплатиться за последствия скандала в Эдинбурге. Кажется, Адлер решил, что, надменно отнесясь к Эдинбургу, я теперь столь же надменно презираю и Сан-Франциско. Дабы помочь Сан-Франциско и желая там спеть, я предложила выступить во втором месяце сезона, но получила ответ, что должна или прибыть в соответствии с указанными в контракте датами, или не приезжать вовсе. При этом было заявлено, что я сообщила о невозможности своего приезда в Сан-Франциско «всего за несколько дней» до вечера открытия сезона.

После случившегося в Эдинбурге я была в ярости от того, как повел себя театр Ла Скала, и потребовала от директора Гирингелли, чтобы он снял мое имя с афиш. И я была вправе этого требовать, ибо у меня за спиной были шесть лет славы в Ла Скала. Работа вообще приносит мне глубочайшее счастье, а в Ла Скала я работала много и чего только не пела. Пометка «Esaurito» – «все билеты проданы» – всегда была на афишных тумбах Ла Скала, и это очень нравилось, как всем сопрано, так и руководству оперного театра. Каждый год Гирингелли преподносил мне подарки: серебряную чашу, зеркало в серебряной оправе, подсвечник, костюмы, и плюс к тому изобилие медовых словечек и комплиментов.

Но тогда, осенью 1957-го, Гирингелли считал, что купил меня. Он отказался выступить в мою защиту после случившегося в Эдинбурге. Когда мы с мужем наконец-то приехали к нему, он рассыпался в извинениях. Сказал, что я была права, что мои требования были всего лишь справедливыми, и при нас позвонил Эмилио Радьюсу, главному редактору самого популярного итальянского журнала, «Оджи», попросив его прислать журналиста, чтобы он, Гирингелли, помог мне снять с себя обвинения.

Радьюс потом рассказывал мне, что Гирингелли заставил этого журналиста два часа ждать, а потом заявил ему, что изменил решение и тот ему больше не нужен. Я неделями ждала, когда Гирингелли наконец выполнит обещание, но он так этого и не сделал. В конце концов в кабинете миланского мэра Гирингелли с моим мужем пришли к согласию в том, что мне стоило бы написать обо всей этой истории. Что я и сделала, восхвалив Ла Скала за весь его пышный блеск, но подчеркнув, что за все шесть предыдущих лет я переносила только 2 спектакля из 157, и не в ответе за происшедшее в Эдинбурге. Это было напечатано в «Оджи» в январе 1958-го.

С того времени я больше не видела и не слышала Гирингелли до начала апреля, когда встретила его в знаменитом ресторане Биффи Скала, на углу знаменитого оперного театра. Там он нарочно при людях сделал вид, что не заметил меня. С тех пор он никогда не говорил со мной и даже не приветствовал.

Невзирая на всю мою любовь к Ла Скала и его постановкам, которые являются лучшими в мире, я после этого просто не могла там выступать. Артиста приглашает оперный театр, а тот соглашается в нем петь. Каждое выступление – дело тонкое и трудоемкое, и дух и тело обязаны освободиться от всего, сосредоточившись только на двух вещах: голосе и выступлении. Если пригласивший вас театр к напряженным отношениям добавляет еще и постоянные придирки, и грубость, создавать искусство невозможно и физически и морально. Собственная безопасность и чувство достоинства не оставили мне иного выбора – я должна была покинуть Ла Скала. Не Ла Скала «освободила меня от обязанностей», как было объявлено, а я сама уволилась оттуда. И пребуду подальше от него до тех пор, пока не сменится нынешняя дирекция.