Мария Каллас. Дневники. Письма

Хотя я и начала с коротким диапазоном (вероятно, с тем, что годится для меццо-сопрано), высокий регистр развивался от природы, почти сразу же. И вот сейчас я могу сказать, что голос мой с самого начала определился как драматическое сопрано, и я очень рано спела Сантуццу из «Сельской чести» и заглавную партию в «Сестре Анджелике» в студенческих постановках, а потом и «Тоску» в Афинской опере. Однако продолжавшая опекать меня де Идальго продолжала отрабатывать мой голос, чтобы он звучал легче, ибо это, без сомнения, одно из основных правил бельканто; какой бы тяжестью ни наливался голос, он должен оставаться легким (это не рекомендация всем певцам на все времена, просто мой голос был инструментом скорее необычным, и ему были очень нужны именно такие тренировки) – то есть его гибкость не только надо было постоянно поддерживать в форме, но еще и усиливать упражнениями. Что и делалось – исполнением гамм, трелей, арпеджио и всех украшений бельканто. У пианистов похожий подход. Я овладела всем этим благодаря бесценным упражнениям, сочиненным Конконе и Панофкой – эти чудесные небольшие мелодии превращают тяжелый труд в наслаждение. Хотя вы и всю жизнь обязаны проделывать такие упражнения, выучивать их совершенно необходимо, прежде чем начинать петь на сцене – иначе вы рискуете провалиться.

С другой же стороны, если вы хорошо подготовлены, они прекрасно помогают вам состояться как певцу. Умение и искусство бельканто, подобно особой форме выражения, совершенно уникально – чем больше учишься, тем меньше понимаешь, овладел ли ты мастерством. Возникает все больше проблем и все больше трудностей. Вам необходимо отдавать ему больше любви, больше страсти, ибо это нечто чарующее и незыблемое.

Могу сказать, что, уехав из Греции, я покончила со школярством и ранним подготовительным периодом своих выступлений. С того времени я более или менее поняла, исходя из того, что могла делать, что именно должна была делать. Короче говоря, я была готова начинать карьеру, что означало – я была признана цехом. Учиться у Идальго было равносильно и школьному, и университетскому образованиям, а у Серафина – все равно что в самой высшей школе и знаменовало окончание всего обучения. У Серафина я научилась тому, что отныне все мои вокальные возможности уже не должны ограничиваться изучением бельканто, а теперь следовало пользоваться ими как способом объединения звука, выразительности и сценического жеста. «Вам дан инструмент, – сказал мне он, – на котором вы упражняетесь во время репетиций, как пианист на пианино, но по ходу спекталей старайтесь забыть все, чему вы научились, а просто выражайте пением свою душу». Еще я научилась следить за тем, чтобы по ходу спектакля не поддаться наваждению, вызванному красотой представления; расслабляясь, вы теряете контроль. Ваша цель – стать главным инструментом оркестра (что и означает определение «примадонна»), и посвятить себя служению музыке и искусству, и по-настоящему только это. Искусство есть способность выражать жизнь с помощью чувств. Так во всех искусствах – в танце, литературе, живописи. Пусть художник и освоил технику рисунка – у него не выйдет достойного результата, если созданная им живопись не окажется произведением искусттва. Именно Серафин научил меня смыслу искусства и стал моим вожатым в открытии самой себя. Талантливый музыкант и великий дирижер, Серафин был еще и на редкость тонким педагогом – в области не только сольфеджио, но и музыкальной фразировки и драматической выразительности. Без его уроков и советов, которые всегда со мной, я, наверное, никогда не постигла бы сути искусства. Он раскрыл мне глаза, показав, что в музыке нет ничего случайного: фиоритуры, трели и все музыкальные украшения позволяют композитору выражать состояние души оперных персонажей – то, что они в данный момент чувствуют, овладевшие ими мимолетные эмоции. А вот если эти украшения использованы поверхностно, чтобы только похвалиться голосом, тогда они дадут противоположный эффект. Они даже способны просто разрушить характер персонажа, который следовало бы аккуратно выстраивать.