Мария Каллас. Дневники. Письма

От внимания Серафина не укрывалось ничего. Он был настоящий хитрый лис – имели значение любой жест, движение, каждый вздох, незначительная деталь. Один из первых его преподанных мне уроков (и это действительно основной принцип бельканто), – всегда пережить фразу внутренне, прежде чем пропеть ее вслух; публика прочтет ее на вашем лице – и тут вы споете ее точно, никогда не взяв ни нотой ниже, ни нотой выше. Еще он научил меня тому, что паузы зачастую важнее музыки, что есть ритм, у человеческого уха своя мера, и если нота звучит слишком долго, наступает момент, когда она теряет свою выразительность. В обыденной речи никто не цепляется к словам и к слогам. То же самое относится и к пению. Серафин научил меня важности речитатива – его упругости, равновесию столь тонкому, что иногда ощутить его может один только исполнитель. И он прибавлял, что, дабы добиться адекватных движения и действия на сцене, достаточно просто слушать музыку – композитор уже все это предусмотрел. Я и играла в зависимости от музыки, паузы, аккорда, крещендо.

И вот я наконец по-настоящему прониклась глубиной и правдивостью музыки. И поэтому постаралась впитывать, как губка, все, чему меня учил этот великий человек. Даже при том что Серафин был очень строгим педагогом, во время выступления он предоставлял вам полную свободу для инициативы и вокальных возможностей, но всегда был рядом, готовый прийти на помощь. Если видел, что вы не в форме – ускорял темп, чтобы помочь вам с дыханием – он дышал вместе с вами, жил музыкой вместе с вами, любил вместе с вами. Музыкальное искусство такое великое, что способно захватить вас целиком и держать почти в состоянии непрерывной тревоги и пытки. Но все это происходит не зря. Большая честь и огромное счастье – служить музыке с любовью и смирением.

Музыка имеет решающее значение и при выборе роли в опере. Сперва я читаю музыку, так же точно, как книгу. Потом знакомлюсь со всей партитурой и, если решаю, что буду петь, задаю себе вопрос: «Кто она, и соответствует ли ее характер музыке?» Тут часто бывают странности. Например, Анна Болейн, какой ее описывают исторические книги, весьма заметно отличается от героини оперы Доницетти. Композитор превратил ее в возвышенную даму, жертву обстоятельств, почти героическую женщину. И музыка сама по себе соответствует написанному в либретто.

Пение – самое возвышенное. самое благородное выражение поэзии; а значит, первостепенное значение приобретает хорошая дикция, не только для того, чтобы певца хорошо понимали, но еще и более важно, поскольку музыке нельзя наносить никакого ущерба. То, что я всегда стараюсь найти истину в музыке, ничуть не делает слова ненужными. Когда меня прослушивали для роли Нормы, Серафин сказал мне: «Вы очень хорошо знаете музыку. Теперь идите домой и расскажите самой себе [либретто]. Тогда и поглядим, с какими чувствами и ритмами вы придете сюда завтра. И продолжайте рассказывать его самой себе, думая еще и об акцентах, паузах, небольших моментах напряжения, создающих ритм. Петь – значит говорить в определенных тональностях. Попытайтесь добиться настоящего равновесия между различными ударениями в слове и в музыке, при этом, естественно, внутренне соблюдая стиль Беллини. Относитесь к ценностям почтительно – но будьте свободны во взращивании вашей личной выразительности».

Слова в опере очень часто грешат наивностью, даже бывают лишены особого смысла, но вместе с музыкой они обретают чудовищную силу. В некотором смысле опера сегодня – старомодный вид искусства; если раньше вы могли пропеть «Я тебя люблю» или «Я тебя ненавижу», или любые другие слова, выражающие любое другое чувство, теперь же, чтобы быть убедительным, абсолютно необходимо выразить соответствующее чувство не столько словами, сколько музыкой, чтобы зритель смог прочувствовать то же, что говорите и чувствуете вы сами. Музыка создает мир, приподнятый над обыденностью, но слова в опере дополняют его. Вот почему я как исполнитель начинаю с музыки. Композитор уже нашел себя в либретто. «Музыка начинается там, где заканчиваются слова», – говорил Э.Т.А. Гофман.

Но вернемся к периоду моего ученичества: вот вам музыка, и ее надо освоить так, как будто вы учитесь в консерватории – иными словами, в точности такой, какой она была написана, не больше и не меньше, и все это нужно делать, на этой стадии не позволяя себя вовлечь в волшебный мир творчества. Именно это я и называю «смирительной рубашкой». Дирижер дает вам ее паузы, ее возможности, ее возможности каденций – а добросовестный дирижер всегда должен строить каденции, сообразуясь со стилем и натурой композитора.