Мария Каллас. Дневники. Письма

В это же время я случайно обнаружила, что мой муж втайне делает весьма существенные вложения только ради собстивенной выгоды, беря из тех денег, что лежали на нашем общем счете; вложения полностью покрывались моими доходами. Когда я потребовала отчет обо всем этом – не беспокоясь о деньгах, а поинтересовавшись причиной, – он только приказал мне помалкивать, сказав, что все это плод моего воображения и все финансовые дела касаются лишь его одного. Поскольку у меня тогда было множество иных проблем, я попыталась – и до некоторой степени не без успеха – не обращать внимания на столь странное поведение мужа. Однако мое доверие к нему было почти подорвано. Все, что мне тогда было так необходимо, – это кто-нибудь, способный помочь мне понять мое положение.

Ну вот, теперь возвращаюсь на борт «Кристины». Когда в тот вечер я вышла на палубу, то увидела Аристо: он стоял и вглядывался в ночное море. Пальцем он указал на какой-то остров вдали, думаю, это была Митилена. Несколько минут нам очень нравилось стоять и молчать вместе. Потом – кажется, первой заговорила я, – мы оба принялись философствовать о жизни вообще. Хотя он получил от жизни все что хотел, – а это был очень трудолюбивый человек и невероятно решительный, – ему казалось, что от него ускользнуло нечто жизненно важное. В душе он был моряком.

Я слушала его и находила в его рассказах много схожего с моей жизнью. Уже на рассвете вернулась я в свою каюту. Уверена – именно в тот вечер началась наша настоящая дружба. Вдруг мое отчаяние и ужасная раздражительность, свойственная мне уже несколько месяцев, почти развеялись как дым. Мне ни малейшего удовольствия не доставляли ссоры с театрами, они только огорчали меня и лишали иллюзий, ибо их вполне можно было избежать. Даже будь я спокойней и действуй я не исходя из капризов – Баттиста мог бы разруливать эти ситуации с большей дипломатичностью. Это было начало конца нашего брака, а причиной был не Онассис и не вопрос денег.

Что делать, если не можешь доверять собственной матери или мужу? Я относилась к нему [Менегини] как к своей защитной ширме – охране от передряг внешнего мира… И он так и поступал поначалу, до тех пор, пока моя слава не ударила ему в голову. Баттисту интересовали только деньги и социальное положение. Он действительно создавал мне множество проблем… проблем, которые сам он решить не мог… Он не был тонким психологом, ему не хватало дипломатичности. И вот наконец его методы неожиданно раскрылись передо мной, и мне же пришлось расплачиваться за последствия.

Когда я сказала мужу на борту «Кристины», что обрела в Онассисе большого и духовно близкого друга, он в ответ не проронил ни слова, хотя я почувствовала, что он просто в ярости; не столько в отношении меня самой, сколько от самой мысли, что у меня появилась духовная поддержка, которой уже так давно недоставало в моей жизни. Происшедшее далее подчеркивает это.

Аристо поддержал меня, и я была уверена, что наконец нашла мужчину, которому могла довериться, который дал бы мне добрый, беспристрастный совет. Вспомните, я ведь уже почти утратила доверие к мужу; кто же будет чувстсовать себя счастливым, если его пусть даже и любят, и ценят, но только за возможные «капитальные вложения». Мне стало невыносимо продолжать так и дальше. С другой стороны, мне была необходима защита истинного друга – и, должна повторить снова, не любовника.

Наша дружба крепла по мере того, как разлад с мужем становился все сложней. (Немного повертевшись у кормушки, Баттиста показал свое истинное лицо, без всяких экивоков заявив: ему необходим тотальный контроль за моими финансовыми делами.) Впоследствии наши отношения [мои отношения с Аристо] стали горячее, но эта связь перешла в физическую близость только после разрыва с мужем – или, точнее, после того как мой муж порвал со мной – и после того как Тина Онассис решила покончить со своим браком.

Я была воспитана в греческих моральных устоях 20-х и 30-х годов, и сексуальная свобода, равно как и отсутствие оной, никогда не составляло проблемы. В то же время я всегда оставалась старомодной и романтичной.

Да, наша любовь была взаимной. Аристо был обворожителен, прям и смел, а его мальчишеская шаловливость делала его неотразимым, и очень редко – трудным и неуступчивым. В противоположность некоторым из своих друзей, он умел проявить чрезвычайное великодушие (и я отнюдь не имею в виду один только материальный аспект), и никогда – скаредность. Настойчивый – да, он был таким, и сварливый, как большинство греков, но даже и в таких случаях всегда в конце концов остывал и умел выслушать точку зрения собеседника.