Мария Каллас. Дневники. Письма

15. Тебальди никогда не была моей жертвой, скорее наоборот.

16. Это неправда, что я живу конфликтами, – я их ненавижу. Защищаться и выйти победительницей – не вина, но благо. Это не значит, что я люблю драться.

17. Это правда, что моя мать просила у меня тогда денег, и правда, что я отказала, потому что двумя месяцами ранее я заплатила (она была со мной в Мехико, за мой счет, разумеется) около тысячи долларов государству за мой обратный билет в Америку из Греции, а что до денег, которые я позаимствовала у государства, я, разумеется, дала их матери на расходы на дом, и после того, как я купила норковое манто ¾ (это может подтвердить меховщик Ганс из Мехико) и дала тысячу долларов на ее личные расходы с обещанием, что этого ей хватит на год, я обнаружила, что в действительности ей не нужны были деньги, так как она оставалась с моим отцом и отложила 1500 или 2000 долларов!! Я уехала из Мехико… я также вернула моему крестному 750 долларов за билет, который я оплатила моей матери из Греции в Америку. А я на тот момент не была богата. Совсем наоборот! Я не хотела слишком давить на моего мужа, потому что любой, у кого есть сердце, поймет, что в первый год брака стыдно просить денег. Потом она решила развестись с моим отцом, и вот тогда-то я рассердилась. В таком возрасте не разводятся. И в довершение она писала оскорбительные письма Баттисте.

18. Неправда, что я удалила имя Серафина с пластинок. Абсурдно обвинять меня в таких вещах.

19. Я никогда не говорила фраз вроде «Я понимаю ненависть и уважаю месть» и т. п. Это смехотворные фразы, они не соответствуют моей манере изъясняться. Я могла бы сказать, и даже можно было бы меня процитировать, что я ненавижу месть и тех, кто мстит, и совершенно не понимаю ненависти. Они процитировали фразу, не имеющую никакого смысла, следующего содержания: «Я понимаю ненависть, я уважаю месть. Ты должна защищаться. Ты должна быть очень-очень-очень сильной. Потому ты и борешься». Эта проза лишена всякого смысла.

20. Неправда, что я стараюсь выходить одна на поклоны. Сколько раз я сама отправляла их одних, чтобы аплодировали коллегам, которые не имели на это права, например:

1. Ди Стефано в «Лючии» на первом представлении в Ла Скала,

2. Инфантино в Венеции,

3. Дель Монако в своем последнем «Андре Шенье» в Ла Скала.

Можете спросить у этих троих, и пусть посмеют солгать.

21. Неправда, что я делаю все эти массажи с кремами и маслами и т. п., это все глупости, и могут подтвердить Элизабетта в Н.-Й. и Дора Бруски здесь!

22. Неправда, что я никогда не стираю свои перчатки. И надо ли говорить о белых перчатках в «Травиате»?

23. Неправда, что мой муж потратил целое состояние на мою карьеру. Он, разумеется, тратился, покупая мне одежду и драгоценности, но знаменитой на деньги мужа не станешь.

24. Неправда, что я сказала эту фразу, завершающую статью, то есть, после того как я сказала (и это я сказала): «Людям хочется, чтобы я однажды упала», но я не говорила потом: «Так вот, я не могу и не упаду. Я никогда не доставлю такого удовольствия моим врагам». Эти фразы искажены и перетолкованы, чтобы представить меня самонадеянной и самоуверенной. Я, однако же, по натуре пессимистка.

1957

Неизвестному адресату[138]

Бельканто – совершенство звуков, нанизанных на нить дыхания, пение, щедрое и разнообразного стиля, то есть Россини, Беллини и Верди – я не говорю о Масканьи и Пуччини, которые для меня несравнимы с первыми тремя.

Голос должен быть инструментом и вести себя как таковой.

Эудженио Гара[139] – по-итальянски

Дражайший Эудженио,

я не могу не вспомнить о тебе в этих важных обстоятельствах, я подчеркиваю «важных», ибо это именно так, и я объясню тебе почему. В третий раз я пою здесь «Норму», и она очень, очень нравится. Я теперь похудела на 35 кило, они должны быть этим счастливы, но вместо того, чтобы сказать мне, что я мужественна, мне это ставят в упрек. Газеты пишут массу глупостей, и речь, похоже, идет о побитии рекорда! Смешно, не правда ли?

Ну вот, голос мой нашли лучше, чем раньше, более естественным и более ровным. Я тоже это почувствовала. Дорогой Эудженио, почему я, как ты мне уже писал, каждый раз подвергаюсь испытанию? Это действует на нервы, хотя и держит меня в тонусе.

Больше мне нечего тебе рассказать, разве что мне не терпится вернуться домой, честно говоря, я больше не могу вертеться волчком. Я буду дома 14-го или 15-го этого месяца – и тогда спою твою любимую «Сомнамбулу». Никогда ни один подарок не был так дорог мне, как твои цветы после тогдашней генеральной[140]! Я никогда этого не забуду!!!

Дорогой друг, целую тебя нежно, и твою дорогую Розетту, и от имени Баттисты тоже.

Всегда ваша Мария.

Лео Лерману – по-английски

Лондон, отель «Савой», 5 февраля 1957

Дорогой Лео!

Как давно я не получала от тебя вестей. Ты меня больше не любишь? Какое-то другое сопрано интересует тебя теперь?

В последний раз, когда я была в Нью-Йорке, я не успела тебя повидать и даже не смогла связаться с тобой по телефону.