Мария Каллас. Дневники. Письма

7. В Афинах, мало того что, оказавшись в климате, не похожем на привычный мне миланский, для которого необходим был период акклиматизации и адаптации, я застала вдобавок жару, еще более беспощадную, чем в Италии, сухой и едкий воздух и непрекращающийся сильнейший ветер. Все это – как знает каждый, кто мало-мальски знаком с голосовыми связками и пением, – является ударом по силам и сопротивляемости бедных певцов, которых так мало оберегают и так плохо судят люди, считающие себя знающими критиками. Добавим к этому, что в очень уютном отеле, где я остановилась, я живу на последнем этаже, еще сильнее подверженном ветру, к тому же посреди строительной площадки. Не говоря уже о невыносимом шуме, видит Бог, и тем, кто поет, это тоже известно, что значит для голосовых связок вся эта постоянная пыль, которую ветер несет повсюду, забивая ею горло и легкие.

8. Накануне концерта я на всякий случай обратилась к специалисту, доктору Котзаридасу, который нашел мое горло в хорошем состоянии, хотя одна из голосовых связок была немного раздражена. Но на утренней репетиции и еще больше на репетиции накануне концерта я убедилась, что мое горло и мой голос не отвечают сполна и не в обычном состоянии. Жара, сухость, ветер, пыль наверняка сказались на возможностях моего голоса, и я столкнулась с очевидными трудностями: эти трудности не позволяли мне петь, как я привыкла это делать, как обязана это делать из уважения к себе, к своему имени и к публике. Обо всем этом я предупредила утром первого августа дирекцию Фестиваля, которая должна была принять все меры, находящиеся в ее компетенции, и предупредить публику. Это, разумеется, не было сделано, поскольку в двадцать часов в этот день, то есть незадолго до начала концерта, меня умоляли спеть. Естественно, все это не могло заставить меня изменить решение, которое я приняла по необходимости с печалью и душевной болью. Ибо было бы куда как легко для артиста, который десятки лет выступает на подмостках всего мира, рассчитывать на понимание публики, прибегнуть к уловкам, позволяющим скрыть или сделать менее очевидным временное несовершенство голоса, и спокойно положить в карман гонорар. Но для меня это было бы неправильным и нечестным, и я никогда не позволю себе, что бы ни случилось, появиться перед публикой ради какой-либо корысти в плохой физической форме.

9. Что касается очень вульгарных поступков, которые были совершены, и глупых слов, которые были сказаны, людьми, чьи имена я не буду называть, злобы некоторых других, сетований тех, что обнаружили сегодня, только сегодня, что они мне родня, или якобы мои благодетели, или будто бы мои наставники, ни больше ни меньше, им, в моем теперешнем состоянии, когда я лечусь сырыми яйцами, всем тем, кто недоволен, или неудовлетворен, или просто кривит душой, я скажу, что мне нечего им сказать. Пусть каждый обратится к своей совести и там найдет ответы. Таким образом, утверждая, что мне нечего сказать, я полагаю, что некоторые из вас захотят задать мне другие вопросы, и среди них будет наверняка касающийся моих матери и сестры, которая на пять лет старше меня, поскольку родилась 4 июня 1918 г., хотя определенная пресса, всегда хорошо информированная, пишет, что она младшая. Это больно, и не должно быть позволено стирать свое грязное белье на публике, и я не знаю, почему пресса так это любит и поднимает вопросы исключительно личного характера, а я, следовательно, должна противостоять всему этому и бессмысленным сплетням. Пусть моя мать обратится к главе нашей семьи, который много лет живет в Америке. У него есть возможность, право и обязанность вмешаться и решить дело по уму и справедливости. Пусть моя сестра сделает то же самое.

Еще один вопрос, который мне могут задать, – наверняка самый интересный из всех и который может заинтересовать наибольшее число публики, это вопрос, касающийся моей карьеры и моей подготовки к ней. Но на эту тему лучше меня скажет моя наставница, моя дражайшая и знаменитая Маэстра, которая дала мне все: госпожа Эльвира де Идальго, здесь присутствующая.

Эльвире де Идальго – по-итальянски

Милан, 1 сентября 1957

Дражайшая Эльвира,

вот я и здесь (в Милане), вернувшись из Эдинбурга, из этих ужасных, холодных и убогих краев, в которых я, однако, имела замечательный, несравненный успех. Видишь ли, хоть было холодно, ветрено и гадко, было еще и очень влажно, а мне нужна влага, и я пела хорошо.

Теперь я здесь (в Милане) записываю «Медею» с Ла Скала и фирмой «Рикорди»[154]. Потом еду в Венецию, где Эльза Максвелл[155] устраивает праздник в мою честь, которым я не могу манкировать. Кстати, мне придется отказаться от Сан-Франциско[156], потому что, боюсь, я не переживу эту зиму, если поеду. Врачи уже несколько месяцев назад, еще до Греции, прописали мне отдых, в том числе и для нервов.