Марина

Я собрал свои вещи и написал записку, в которой прощался с Германом и Мариной и благодарил их за гостеприимство. Я не мог избавиться от ощущения, что что-то пошло не так и я стал здесь лишним. На рассвете я оставил на кухонном столе записку и отправился обратно в интернат.

Когда я вышел из дому, то был уверен, что Марина наблюдала за мной из окна. Я помахал ей рукой, надеясь, что меня было видно.

Мои шаги оставляли следы на пустынных, заснеженных улицах города.

До возвращения моих товарищей оставалось еще несколько дней. Комнаты на четвертом этаже были необитаемыми кельями. Когда я раскладывал вещи, ко мне зашел падре Сеги. Я смущенно поздоровался с ним и продолжил свое занятие.

— Любопытный народ эти швейцарцы, — сказал он. — Все скрывают грехи, а они свои заворачивают в серебристые бумажки, начиняют ликером и украшают бантами, а потом продают по цене золота. Префект прислал мне из Цюриха огромную коробку конфет, а поделиться тут не с кем. Так что пока донья Паула не знает об их существовании, мне нужна помощь.

— Можете на меня рассчитывать, — неуверенно ответил я.

Сеги подошел к окну и посмотрел на сказочный город, раскинувшийся под нами. Он развернулся и посмотрел на меня так, словно мог прочесть мои мысли.

— Однажды мой близкий друг сказал, что проблемы похожи на тараканов, — заговорил он шутливым тоном, на который всегда переходил в серьезных беседах, — когда те и другие оказываются на свету, они пугаются и уходят.

— Должно быть, этот ваш друг очень мудрый, — сказал я.

— Нет, — ответил Сеги. — Но он хороший человек. С Новым годом, Оскар.

— С Новым годом, падре.

Те немногие дни, что оставались до начала занятий, я провел, почти не выходя из комнаты. Я пытался читать, но слова не укладывались в голове. Я часами сидел у окна, глядя на особняк Германа и Марины вдалеке. Я часто думал вернуться, а несколько раз даже доходил до поворота в их переулок. Между деревьями больше не струились звуки граммофона, лишь ветер носился между голыми стволами. Каждую ночь я заново переживал события последних нескольких недель, а потом погружался в лихорадочный, удушающий сон, не приносивший отдыха.

Через неделю начались занятия: свинцово тяжелые дни, запотевшие стекла и капающие в полумраке батареи. Мои старые товарищи и их пустячные разговоры казались бесконечно далекими. Болтовня о подарках, праздниках и воспоминаниях, в которой я не мог и не хотел участвовать. Слова преподавателей проходили мимо меня. Я не понимал, как философия Юма и уравнения с производными помогут мне повернуть время вспять и изменить судьбу Михаила Кольвеника и Евы Ириновой. И мою собственную.

Воспоминания о Марине и о кошмаре, через который мы прошли с ней вместе, не давали мне думать, есть и поддерживать связный разговор. Она была единственным человеком, с которым я мог поделиться своей тоской. Я так в ней нуждался, что испытывал от этого физическую боль.

Я как будто сгорал изнутри, и ничто не могло принести мне облегчения. Я превратился в серую фигуру, сливавшуюся со стенами. А тени вообще не было видно. Дни опадали, словно мертвые листья. Я так ждал записки от Марины, какого-то знака, что она снова хотела меня видеть. Было бы достаточно любого предлога, чтобы я прибежал к ней и преодолел разделявшее нас расстояние, которое росло с каждым днем. Но ничего не приходило. Я убивал время, гуляя по местам, где нам довелось побывать с Мариной. Я сидел на скамейках на Плаза-Саррья и надеялся, что она пройдет мимо…

В конце зимы падре Сеги вызвал меня к себе в кабинет.

С мрачным лицом, сверля меня пронизывающим взглядом, он спросил, что со мной творилось.

— Не знаю, — ответил я.

— Возможно, если бы мы поговорили об этом, все бы встало на свои места, — предложил Сеги.

— Я так не думаю, — сказал я резко, о чем тут же пожалел.

— На Рождество ты провел неделю за пределами интерната. Могу я спросить где?

— Со своей семьей.

Преподаватель мрачно посмотрел на меня.

— Оскар, если ты собираешься и дальше меня обманывать, продолжать эту беседу нет смысла.

— Это правда, — сказал я. — Я встретил Рождество со своей семьей…

В феврале пришли солнечные дни.

Зимние лучи растопили покрывало изо льда и инея, накинутое на город. Это оказало на меня живительное воздействие, и однажды в субботу я пришел к дому Марины. На калитке решетки висела цепочка, а старый особняк, возвышавшийся над деревьями, еще никогда не казался таким одиноким. На миг мне показалось, что я выжил из ума. Неужели я все это выдумал? Обитателей этого призрачного дома, историю Кольвеника и дамы в черном, инспектора Флориана, Луиса Кларета, воскресших мертвецов — существ, которых жестокая судьба тут же истребила одного за другим… Неужели Марина и ее удивительный пляж мне только приснились?

«Мы помним только то, чего никогда не было…»