Марина из Алого Рога

— Mon cher ami, быстрымъ шагомъ переходя къ нему отъ витрины, зашепталъ Пужбольскій тотчасъ вслдъ за ея исчезновеніемъ, — ты въ Венеціи, въ церкви Santa Maria Formosa былъ?

— Былъ.

— Святую Варвару Пальма Веккіо помнишь тамъ?

— Очень хорошо помню.

— Эту силу, жизнь, красоту! восклицалъ восторженно Пужбольскій. — И не напоминаетъ теб ее, — avec moins de distinction, peut-^etre — эта… не хочу знать, не говори кто, зачмъ, для чего? но эта прелестная Erscheinung, которую мы съ этой минуты такъ и будемъ называть: la bel la Barbara di Corno carmino (Алаго-Рога)!

— Barbara, пожалуй, шутливо отвчалъ Завалевскій, на котораго выходка Марины — онъ не могъ объяснить себ ея смысла, — нсколько непріятно подйствовала, — но никакъ уже не великомученица…

III

Было уже довольно поздно, когда Завалевскій, проводивъ Пужбольскаго въ приготовленную ему комнату, вернулся въ кабинетъ, гд онъ веллъ приготовить себ постель на диван. Онъ потушилъ принесенную имъ свчу и подошелъ къ раскрытому окну…

Майская ночь лежала кругомъ, безмолвная и прозрачная. Широкая полоса тни падала справа на землю отъ вковыхъ липъ, колоссальною группой подымавшихся съ этой стороны сада, и сквозь какой-то причудливо очерченный прорывъ въ сплошной листв ихъ вершинъ выглядывалъ золотымъ пятномъ щербатый мсяцъ, словно лампада изъ глубины пещеры. Изъ сада несся проникающій запахъ жасмина; туманы поднимались надъ ркой…

То были знакомые съ дтства, съ дтства любезные Завалевскому туманы Алаго-Рога. Какъ въ т младенческіе дни, когда изъ этого же окна, погрузивъ въ об ручонки свою кудрявую головку, глядлъ онъ за рку съ какимъ-то сладкимъ чувствомъ въ трепетно бившемся сердц — и все ждалъ, все чудилось ему… вотъ, вотъ, сейчасъ, поверхъ лсу стоячаго, поверхъ той ольховой рощи, выглянетъ лшій и нечеловческимъ гоготомъ загогочетъ на весь лсъ… и онъ заране, въ чаяніи близкаго ужаса, закрывалъ глаза и чувствовалъ на волосахъ своихъ чью-то мягкую руку, руку старика дяди, — и снова жадно глядлъ онъ впередъ, и гд-то внутри его сказывалось ему, что пока тутъ эта рука, ничего ему не сдлаетъ лшій… какъ и въ т дни стлались теперь надъ ркою сизыя пелены тумана, раздвигая ея берега до безконечной дали… Словно изъ лона глубоко дремлющихъ водъ выростали, казалось, стволы ольхъ, серебримые блднымъ мсячнымъ сіяніемъ… Но вотъ колыхнулся сдой паръ и, цпляясь за кусты, понесся вверхъ… вотъ вьется онъ среди стволовъ, — вотъ побжалъ разорванными клочьями, хватаясь за верховые сучья… Не воздушная-ли семья Виллъ проносится тамъ въ фантастической пляск?.. Но снова темнымъ очеркомъ рисуются лсныя вершины на синей чащ неба, тяжеля падаетъ туманъ и прыгаетъ по земл большими блыми клубами, — и снова, тихо волнуясь, заливаетъ даль серебримое луной марево безконечнаго озера…

"Призраки… все т же призраки… какъ и вся жизнь! vitae phantasmata, прошепталъ Завалевскій, поворачивая въ окну вольтеровское кресло покойнаго дяди и медленно опускаясь въ него.

И изъ толпы этихъ призраковъ его минувшей жизни прежде всего выдлялся предъ нимъ суровый, почти аскетическій обликъ этого старика, воспитавшаго его… Завалевскій не помнилъ матери, — она скончалась два года посл его рожденія. Отецъ его былъ убитъ подъ Варною, въ турецкую кампанію. Онъ остался сиротою на рукахъ дяди… Заподозрнный по длу 14-го декабря, графъ Константинъ Владиміровичъ Завалевскій выпущенъ былъ изъ крпости посл полуторагодоваго заключенія и сосланъ въ деревню, съ запрещеніемъ възда въ столицу. По прошествіи десяти лтъ запрещеніе это было снято съ него, но графъ не пожелалъ самъ воспользоваться дарованнымъ ему прощеніемъ. — "Я чистъ, облять меня безполезно", отвчалъ онъ холодно чиновнику, посланному къ нему отъ генералъ-губернатора съ этою встью. Онъ былъ дйствительно чистъ, не участвовалъ ни въ какихъ преступныхъ замыслахъ; онъ остался на вершинахъ и, за распавшимся Союзомъ Благоденствія, не поступилъ ни въ одно изъ образовавшихся посл того обществъ. Но онъ понесъ бы скоре голову свою на плаху, чмъ отказаться отъ прежнихъ друзей, чмъ, въ виду гибели, отдлить судьбу свою отъ ихъ судьбы… Памяти ихъ, тмъ чистымъ стремленіямъ первоначальной связи его съ ними остался онъ вренъ до конца… Въ продолженіе двадцати восьми лтъ, до смерти, Константинъ Владиміровичъ не вызжалъ изъ Алаго-Рога… Да и что было длать ему въ Петербург, въ Москв того времени? — "Съ нами порвалась нить", говорилъ онъ своимъ отрывчатымъ, часто загадочнымъ языкомъ, — "теперь тамъ минотаврово логовище, непроглядная темь… изъ мрака дти мрака выйдутъ"…

И Завалевскій вспомнилъ, какъ въ этомъ кабинет, наклонясь надъ этимъ драгоцннымъ Альдомъ XVI вка, въ длинномъ сраго сукна халат, похожемъ на хитонъ, съ бархатною шапочкой на пордвшихъ волосахъ, читалъ съ нимъ старикъ Artem poлticam:

                      …Grajis ingeniun,
             Grajis dйdit ore rotundo
             Musa loqui…