Марина из Алого Рога

раздавался какъ живой въ его ушахъ, не по лтамъ одушевленный, слегка дрожавшій голосъ дяди. Константинъ Владиміровичъ самъ преподавалъ племяннику латинскій языкъ; эллинскому обучалъ его ученый филологъ, выписанный старикомъ изъ Германіи. Въ строгія рамы заключена была жизнь юноши; рано привыкъ онъ сосредоточиваться, наблюдать, вдумываться въ предстоявшія ему явленія. Изъ суммы впечатлній, вынесенныхъ имъ изъ постояннаго общенія съ дядей, въ душ его глубоко врзались два понятія, засвтились лучезарно дв звзды: родина и свобода. И Завалевскій вспоминалъ опять, какъ рано зачитывался онъ всмъ, что относилось до Русской Исторіи, вспоминалъ свои раннія, молодыя, до слезъ горькія недоумнія…

Когда ему минуло девятнадцать лтъ, дядя отправилъ его въ университетъ, въ Москву. — "Пора разстаться, пора теб въ жизнь", говорилъ онъ ему на прощаньи, — "съ Богомъ, — и не возвращайся безъ нужды… Не напоминай собою обо мн,- за тобой наблюдать будутъ… Учиться будешь хорошо, знаю, — приготовленъ… Да и зачмъ?… Свта, свта и еще свта — вотъ что нужно! Времени прошло довольно, — можетъ быть, и тамъ успли это понять… Свта ищи, къ свту веди, если сможется… А нтъ, — что же длать! Во мракъ ты не пойдешь, — уходи! Только ко мн не обращайся, не требуй совтовъ, — я не отвчу"…

И призраки минувшаго проносились одинъ за другимъ предъ духовными очами Завалевскаго. Онъ вспоминалъ свою одинокую жизнь въ университет — товарищи почитали его за "педанта", — и первую любовь… и первые лучи снова загоравшагося тогда въ Москв "свта", вспоминалъ славянъ и западниковъ, свтлыя личности, дтскую нетерпимость и горячія увлеченія, добросовстныя натяжки и яростные до брани споры въ одной извстной тогда въ Москв гостиной, на Собачьей-Площадк… И затмъ, въ 1848 году, разгромъ университетовъ, безумныя гоненія… А тамъ Петербургъ, свинцовое небо и свинцовыя лица, затянутые воротники, канцелярія многочисленная и вымуштрованная какъ казарма, большой свтъ съ его маменьками, назойливо бгавшими за Завалевскимъ, какъ за богатымъ женихомъ, съ его офицерами, которые прыткими ногами выплясывали себ карьеру, со всякими самомнящими правовдами и облизанными дипломатами… Изъ раздушенной и душной атмосферы бала или раута Завалевскій бжитъ, алча свжаго воздуха, куда-нибудь къ Пяти Угламъ, въ тсный литературный кружокъ, или на чиновничью сходку, въ третьемъ этаж, на Стремянной… Тамъ опять споры, споры безъ конца, но безъ московской искренности, безъ вскости московскаго знанія, — за то съ тмъ избыткомъ самонадянности и желчи, что такъ присущъ петербуржцу, изворотливая діалектика и жидкая культура, презрніе къ исторіи, къ преданіямъ быта и, какъ панацея противъ существовавшаго зла, государственныя и экономическія теоріи, цликомъ нахватанныя изъ французскихъ книжекъ тридцатыхъ годовъ… Печально слушаетъ Завалевскій — и думаетъ: "нтъ, не зажжете вы свта, друзья мои: ваши высиженныя теоріи, вашъ деревянный канцелярскій либерализмъ — не свобода, ваше напускное народолюбіе тмъ же Иваномъ Четвертымъ пахнетъ"… А будущіе "общественные дятели" — онъ это чувствуетъ, — глубоко презираютъ его, въ свою очередь, какъ "аристократа" и "идеалиста"…

И все тяжеле, ненавистне съ каждымъ днемъ становятся для Завалевскаго его канцелярія, и балы high life'а, и маменьки, владлицы взрослыхъ дочерей, и демократы-чиновники, и слпой космополитизмъ литературныхъ борцовъ.

"Что длать? думаетъ онъ; неужели уходитъ, — уходить такъ рано"…

Крымская война разршила его недоумнія: онъ распростился съ Петербургомъ и поскакалъ въ одно изъ своихъ великорусскихъ имній. Черезъ мсяцъ онъ выступалъ въ походъ съ ополченіемъ той губерніи.

Какъ изстрадался онъ! Чего ни наглядлся въ продолженіе этого похода! Бездарность, распущенность, безобразное пьянство, казнокрады, сжигавшіе на свчк сторублевыя ассигнаціи, и рядомъ безъ сапогъ солдаты, гибнувшіе въ грязи непроходимыхъ дорогъ, — вся та "мерзость и чернота неправды", которую горькимъ стихомъ громилъ въ т дни поэтъ…

Имъ овладвало отчаяніе, ему хотлось скоре въ бой, онъ жаждалъ непріятельскаго штыка, пули, ядра. Скоре, скоре туда, говорилъ онъ себ, гд "безсмысленную ложь" свою искупаетъ теперь Россія потоками чистйшей, благороднйшей крови своей, гд противъ всего міра, за вчера поднявшимися стнами, отстаиваютъ честь ея неслыханные бойцы, безъ словъ, безъ страха и безъ надежды…

Завалевскій кинулъ свою дружину и поступилъ въ пхотный полкъ, форсированнымъ маршемъ спшившій изъ Москвы въ Севастополь… Но онъ не дошелъ туда: не вражій выстрлъ, а злокачественный тифъ лишилъ его памяти, сознанія окружавшаго…

Рядомъ съ нимъ лежалъ ополченецъ Пужбольскій, раненый при Черной. Они сдружились… Вмст, по заключеніи мира, ухали они за границу… Константина Владиміровича уже не было на свт: онъ умеръ, пока племянникъ былъ въ поход.