Марина из Алого Рога

Въ неотразимомъ блеск воскресало въ воспоминаніяхъ Завалевскаго его трехлтнее пребываніе въ Италіи. Онъ весь ушелъ тамъ въ міръ искусства, въ міръ древности, въ тотъ обаятельный, вчно живой, вчно юный міръ… Онъ вспоминалъ еще, какъ, по пути туда, онъ случайно во Франкфурт, за table d'hote'омъ въ H^otel d'Angleterre, познакомился съ высокимъ, чопорнымъ, саркастически улыбавшимся старикомъ, какъ онъ сошелся съ нимъ, и завязалась затмъ между ними переписка, какъ мало-по-малу овладвалъ его мыслью своеобразный геній этого случайнаго его знакомца: звали его Артуръ Шопенгауэръ…

Первая всть о готовившемся освобожденіи крестьянъ застала Завалевскаго въ Рим. Онъ все кинулъ — и поспшилъ на родину…

Живо припоминался ему тогдашній перездъ изъ Штетина въ Петербургъ. Погода стояла великолпная; онъ по часамъ глядлъ, не отрываясь, съ палубы на мелкую, словно рыбья чешуя, морскую зыбь, всю трепетавшую въ нг и сіяніи горячаго весенняго солнца… Онъ ожидалъ, онъ говорилъ себ, что такимъ же трепетомъ и сіяніемъ жизни должна была теперь, предъ великимъ разсвтомъ, быть отъ края до края исполнена его родина…

Онъ по прізд не имлъ случая замтить ничего подобнаго… Т же разговоры, та же діалектика, только еще боле прежняго желчи; съ одной стороны безплодныя жалобы и ядовитыя нареканія, съ другой — безпощадная насмшка, торжествующее глумленіе, словно весь вопросъ состоялъ въ томъ, какъ бы зле насолить тмъ, кто почиталъ себя въ прав жаловаться, — вотъ что нашелъ въ Петербург Завалевскій… На Васильевскомъ Острову таинственно работали коммиссіи… Старые знакомые приняли его недоврчиво, почти враждебно; онъ, извстно, былъ "аристократъ" и "идеалистъ"…

Но онъ, именно въ этомъ своемъ качеств "идеалиста", не стремился ни въ какому вліянію, не примыкалъ ни въ какой партіи, не навязывалъ никакой своей программы. Чьими бы руками ни совершалось великое дло, лишь бы совершилось оно, — онъ мысленно заране сжималъ горячо въ своихъ эти благотворныя руки… Для него важне было другое: онъ все прислушивался, тревожно искалъ того усиленнаго пульса жизни, который — упорно надялся онъ, — долженъ былъ биться въ стран наканун такого огромнаго событія. Но онъ все не доискивался его…

Насталъ великій день (Завалевскій былъ назначенъ членомъ крестьянскаго присутствія въ одной изъ среднихъ губерній); за этимъ слдовалъ цлый рядъ коренныхъ преобразованій, измнившихъ всю наружную физіономію страны… Но внутри ея, гд, гд то широкое, воскрешающее вяніе свободы, та подымающая сила жизни, которую съ юности призывалъ нашъ "идеалистъ" всми голосами души своей? Гд благодарная дятельность освобожденнаго труда? Гд тотъ подъемъ духа въ народ, обртшемъ вновь свои человческія права?… Тщетно искалъ вокругъ себя Завалевскій, — внизу прогулъ, шатанье, недоимка, міръ горлановъ и пьяный самосудъ; выше — постыдное, тупое уныніе, безнадежность трутня, выгнаннаго изъ улья… А мысль, молодая мысль Россіи — то, что именовало себя тогда "новыми людьми", — чмъ привтствовала, чмъ праздновала она это великое дло освобожденія родины?

Съ ужасомъ и отвращеніемъ раскрывалъ каждый разъ Завалевскій нумера толстыхъ журналовъ, ежемсячно получавшихся имъ изъ Петербурга; часто, не довряя глазамъ своимъ, знакомился онъ съ ихъ содержаніемъ… Тамъ раздавался какой-то дикій вой, — вой эіоповъ, по древнему сказанію, лаявшихъ на солнце… Полудикіе семинаристы, заявлявшіе себя представителями "молодаго поколнія", сталкивали съ вковыхъ пьедесталовъ высочайшихъ представителей человческой культуры и обзывали ихъ "пошляками"; наглые гаеры въ бшеной "свистопляск" топтали козлиными ногами все великое духовное прошлое человка, и съ пной у рта, съ поднятыми кулаками, требовали, да возвратится онъ въ образъ звриный. Освистанное искусство объявлено было "аристократическимъ тунеядствомъ", поэзія "пакостнымъ времяпрепровожденіемъ", исторія оказывалась "не стоящимъ вниманія собраніемъ всякой негодной дряни"… Дерзость этого скоморошества уступала только его неслыханному комизму. Лтосчисленіе русской мысли повелвалось вести съ какой-то полемической статьи одного изъ "новыхъ людей", а "дворянскую литературу", то-есть все то, что по-русски написано было не семинаристами, почитать не существующею. Россіи, оплеванной наперерывъ всми этими бшеными устами, приговоренной ими на мельчайшіе атомы, — Россіи объявлялось, что у нея и исторіи никакой нтъ, что во все продолженіе ея тысячелтняго существованія она произвела одного единственно "порядочнаго человка", и что этотъ порядочный человкъ — Стенька Разинъ!…

Глубоко, всми сторонами своего существа, какъ человкъ образованія, какъ гражданинъ, какъ сынъ своей земли, возмущенъ былъ Завалевскій, — и воспоминались ему пророческія слова его дяди: "изъ мрака лишь дти мрака выйдутъ"… Да, вотъ они, эти исшедшія изъ мрака дти! Неразумное прошлое давало свой естественный плодъ… Но гд же, гд же спасеніе?…