Марина из Алого Рога

Все сіяло, пло, благоухало вокругъ… Густыми и стройными рядами, словно уставленное шпалерами войско, слва и справа подымались со дна рки тонкіе стебли высокаго тростника, тихо помахивая блдно-лиловыми, новорожденными перьями. Шильникъ и душистый аиръ несли вверхъ свои острыя иглы и смлые, какъ лезвее шпаги, языки. Темными пятнами разстилались подъ ними безчисленныя семьи кудрявыхъ хвощей, и сочные кусты зори длинными мысками забирались въ воду, — далеко кругомъ несся въ воздух ея проницающій запахъ… На свтлой рчной глади глянцовитыми блюдами лежали круглые листы купавовъ и бло-бархатныя маковки, задтыя весломъ Тулумбаса, исчезали въ струяхъ и выплывали вновь, на мигъ раскрывъ подъ ихъ тяжестью свою какъ золото ярко-желтую сердцевинку… Нескончаемыми извилинами бжалъ Алый-Рогъ; то близко сходились высокіе берега, и, спутывая свои втви, низко опускали ихъ съ обихъ сторонъ надъ водою дряхлые дубы и изнеможенныя ольхи, — то расходились они въ широкій плесъ, съ полого-скатывавшимися до него холмами…И цлый міръ растеній и цвтовъ роился на тхъ холмахъ, надъ тою водною пустыней… Изъ молодой зелени трифолья и пырея выглядывали темно-алыя чашечки дикаго геранія, и милые колокольчики голубаго погремка, и блая медуница, и лиловый зминецъ, и сонъ и дрема, красивый и яркій какъ пурпуръ… Благородные цвты пвника — первообразъ геральдической лиліи — раскидывали водометомъ свои синіе, желтые, перловые лепестки… Изъ камышей, встревоженные плескомъ веселъ, подымались стрекочущими стаями черные дрозды, краснобровыя и красноглазыя курочки; очеретянки, синія какъ яхонтъ, перелетали съ робкимъ свистомъ съ берега на берегъ; кофейно-срыя горленки, съ чернымъ ожерельицемъ кругомъ нжной шеи, воркуя неслись парами въ прозрачномъ воздух… И высоко, поверхъ этого пустыннаго, счастливаго міра, свтлое майское небо съ бгущими по немъ блыми, дымчатыми облавами… Да, это, дйствительно, было очарованіе!…

Первый ршился заговорить Пужбольскій. — Одного недостаетъ только — встртить намъ вотъ за тмъ заворотомъ спящаго Лоэнгрина, влекомаго своимъ лебедемъ!… Вотъ за что можно любить кару-патрію! съ внезапнымъ взрывомъ восторга воскликнулъ онъ:- это за такіе невдомые уголки, гд еще и человкомъ не пахнетъ! Вдь это настоящая рамка для легенды, для волшебной сказки!…

— А вотъ къ церковищу подъдемъ, сказала Марина, — тамъ говоритъ народъ…

— Ну, это я напередъ скажу вамъ, что, живо прервалъ онъ ее, — провалилась "скрозь" землю церковь, а на томъ мст вода выступила, и подъ водою колокола слышны… Въ Россіи повсемстно наткнетесь вы на этотъ сказъ… Нтъ, тутъ русалки должны быть непремнно!… Вдь есть здсь русалки, не правда-ли — есть? приставалъ къ двушк Пужбольскій.

— Спросите Тулумбаса! засмялась она въ отвтъ.

— Что же вы мн про русалокъ разскажете, господинъ Тулумбасъ? тотчасъ же и обратился къ нему князь.

— А то-жь какія русалки будутъ? спросилъ тотъ, приподнимая весла и откидывая головой на затылокъ свою поярковую шляпу.

— Майки, мавки! пояснилъ ему графъ, припоминая мстное наименованіе….

— А, то вы про мабки! И Тулубмасъ расхохотался во весь ротъ. — А брешутъ что-съ про нихъ бабы… Такъ буду я ихъ слухать! презрительно дернулъ онъ плечомъ.

— Тоже прогрессистъ! съ негодованіемъ проговорилъ князь, поворачивая ему спину.

— Пужбольскій, — тшась его разгнваннымъ видомъ, поддразнивалъ его графъ:- а вдь поврье про русалокъ, и самое даже слово…

— Русло, русло, вотъ прямой корень, c'est incontestable! не далъ ему кончить Пужбольскій, — но я знаю, что ты хочешь сказать, — c'est m^eme assez ing'enieux du reste de le faire d'eriver de l`a,- будто миъ о русалкахъ и самое имя — не что иное, какъ проникшее къ намъ изъ Италіи и искаженное преданіе о святой Розаліи, и главное доказательство лежитъ будто въ томъ, что у насъ "русальный день" совпадаетъ съ днемъ, когда на Запад чествоваютъ эту святую…

— Это та, перебила, въ свою очередь, Марина, — которая одвалась въ собственные свои волосы?

— Та самая.

— И которую какой-то левъ схоронилъ?

— Нтъ, нтъ, вы смшали! Эта Розалія, la patronne de Palerme, nne sainte immacul'ee… Но та, про которую вы говорите, знаменитая Марія Египетская, la magna peccatrix de l''epilogue de Faus!…

— И ты спуталъ, замтилъ ему графъ, — въ эпилог Фауста ихъ дв: одна Maria Aegyptiaca, а другая — Magna peccatrix, великая гршница, подъ которою разумется Марія Магдалина… И какіе божественные стихи влагаетъ имъ въ уста Гете!…

Глаза его мгновенно оживились, что-то умиленное и сладостное промелькнуло въ нихъ, показалось Марин.

— А чмъ же знаменита эта Марія Египетская? робко, стыдясь, что она этого не знаетъ, спросила она.

Завалевскій взглянулъ на нее, тихо улыбнулся, опустилъ голову и заговорилъ съ какою-то необычною ему, безсознательною торжественностью: