Марина из Алого Рога

— Ну ужь святою не быть мн никогда! отвчала она, подбирая обими руками волосы свои съ колнъ и закидывая ихъ за плечи красивымъ, безсознательно, но строго художественнымъ движеніемъ этихъ рукъ и головы, отъ чего окончательно закружилась голова у Пужбольскаго. — Разв въ русалки пойду.

— И полюбите водянаго? съ какою-то забавною, ревнивою тревогой въ голос воскликнулъ онъ.

Не опуская еще рукъ отъ волосъ, быстро обернулась она на него — и такъ и освтила его горвшими какимъ-то страннымъ пламенемъ глазами.

— А не могу я полюбить — кого мн хочется? пылко выговорила она:- запрещено разв мн?

Растерянный Пужбольскій не нашелъ отвта… Языкъ у него не ворочался… Онъ только во вс глаза глядлъ на нее — и чувствовалъ, что кровь какъ молотомъ стучала ему въ виски.

Какъ въ тотъ первый день, когда неожиданно предстала предъ нимъ Марина, будто отъ чьего-то невидимаго прикосновенія, дрогнули артистическія струны въ душ Завалевскаго. Чмъ-то безмрно привлекающимъ показалась ему эта молодая, роскошная жизнь, требующая любви и счастія.

— Нтъ, молодая особа, отвчалъ онъ за Пужбольскаго, — нтъ; счастливъ будетъ тотъ, кого вы полюбите!

Руки ея упади на колни, и она мгновенно поблднла;- только глаза ея теперь засіяли какъ дв неотразимыя звзды, встртившись съ глазами Завалевскаго.

— Счастливъ? Да? Онъ будетъ счастливъ, вы думаете?… Голосъ ея дрожалъ.

— Не сомнваюсь, улыбнулся онъ ей съ какою-то отеческою нжностью.

— Какія это все глупости! вдругъ, нежданно, покатилась она со-смху… что-то невыразимо радостное слышалось въ томъ смх…- А все Александръ Иванычъ, все онъ!… Вдь выдумалъ, что я водянаго полюблю!… Ну, да, да, полюблю, замужъ за него пойду, — и какую свадьбу мы съ нимъ сыграемъ!… Всхъ окуней, лещей, налимовъ на балъ пригласимъ, на кухню стряпать раковъ посадимъ, ляги будутъ у насъ на скрыпк играть.

— Ляга — лягушка? такъ и встрепенулся Пужбольскій.

— Ну да, продолжала она хохотать, — здсь другаго слова нтъ.

— Самый корень, прямо отъ санскрита, молвилъ онъ, преисполненный филологическаго удовольствія, — лягатъ, leg — нога по-англійски… А что же сказка, mademoiselle Marina, — Что съ вашею Фросей сдлалось?

— А Фрося, заговорила все такъ же весело она, — жаль мн вамъ въ этомъ признаться, — а большою дурой оказалась Фрося!… Семь лтъ жила она съ нимъ въ томъ омут глубокомъ, въ палатахъ хрустальныхъ, и семь лтъ какъ одинъ день прошли, и конца бы не было счастію ея! Родились у нея за то время двочка, да мальчикъ… какъ вдругъ, ни съ того, ни съ сего, затосковала она, — по земл соскучилась. захотлось село свое родное повидать, подругъ тхъ своихъ тараторовъ!… Очень нужно! пожала плечами Марина…

— А онъ ее отпустилъ?

— А вы бы не отпустили? и Марина глянула на Пужбольскаго быстрымъ, лукавымъ, почти кокетливымъ взглядомъ, — бдному князю даже въ голову не приходило, что она способна такъ глядть:- вы бы отказали женщин, которую вы любите, когда она тоскуетъ, и плачетъ, и умоляетъ васъ?

— Вамъ бы я ни въ чемъ отказать не могъ! едва слышно проговорилъ онъ.

Но Марина не разслышала, или не хотла слышать — и продолжала спша:

— Отпустилъ онъ ее и съ дтьми на три дня срокомъ, взявъ съ нея слово, что ни она, ни дти — ни словомъ, ни намекомъ не скажутъ, ни кто мужъ ея, ни какъ живетъ она… Общала она, страшными клятвами общалась… Мужъ провожалъ ее до гребли… Черезъ три дня, наставлялъ онъ ее, — приходи на это же мсто и три раза "куконъ" скажи: я за вами сейчасъ выплыву!…

— Ну, и не выдержалъ женскій язычекъ, выдала она тайну? съ ребяческимъ любопытствомъ допрашивалъ Пужбольскій.

— И совсмъ не она, — не правда ваша! передразнила его Марина. — Отъ нея самой ничего не узнали подруги… А за дтей ея принялись, просьбами да улащиваніями… Мальчикъ хоть и моложе былъ сестры, да поумне, на вс эти спросы отвчалъ однимъ словомъ: не знаю!… А двочка не выдержала — разсказала все… Только и нужно было того злымъ завистницамъ тараторкамъ, — побжали он къ мужьямъ, братьямъ, и передали имъ все…

— А т, прервалъ, угадывая конецъ, Пужбольскій, — а т сейчасъ на греблю, завтное слово сказали, ужъ изъ-подъ гребла вылзъ…

— И убили они его до смерти т злюки! молвила печально двушка. — Только предъ самымъ издыханіемъ усплъ онъ сказать Фрос: благодарю тебя, жена моя милая, что черезъ тебя и дочь нашу смерть я принимаю! Такъ лети же ты теперь за то кукушкой срою, и завтное то слово мое "куконъ" повторяй, тоскуя, онъ весны и до Петрова дня, а съ того дня пусть бьетъ тебя и гонитъ каждая большая и малая птица!… А ты, предательница — дочь моя, быть теб крапивницею, и пусть та трава-огневица, гд быть теб всегдашнему житью, вчно теб очи, чтобы вчно плакала ты, вспоминаючи отцовскую смерть!… Сыну же моему врному, что приказа отцовскаго не позабылъ, — завщаю быть тою пташкой любезною, что живетъ и поетъ въ садахъ и рощахъ тнистыхъ — счастливымъ людямъ на радость, печальнымъ въ утшеніе…