Читаем Марина из Алого Рога полностью

Левіаановъ и не подозрвалъ, какъ благопріятна была для него эта избранная имъ для "отрекомендованія себя" минута… Посл приведеннаго нами разговора въ кабинет, Дина и Завалевскій вышли вмст въ садъ, машинально: она — потому, что ей нечего было уже длать, нечего сказать въ кабинет; онъ — по простому долгу хозяина, чтобы не оставить ее одну… И уже цлый часъ ходили они теперь подъ тнью аллей, отъ времени до времени обмниваясь вопросами и замчаніями, на которые не требовалось отвта, тщательно избгая взгляда и слова, которые могли бы выдать то, что думалось каждымъ изъ нихъ, и чуть не проклиная другъ друга за это взаимное стсненіе, за этотъ свой невыносимый, безсмысленный t^ete-a-t^ete… Третье, новое, незнакомое лицо — это былъ для обоихъ ихъ нежданный и вожделнный избавитель!…

— Какое это мсто прекрасное для вашего будущаго заведенія! началъ прямо избавитель, шагая рядомъ съ графомъ.

— А вы уже слышали про мои зати? ласково спросилъ тотъ.

— Какъ не слыхать-съ!.. И какъ русскій — и притомъ самъ вышедшій изъ народа человкъ, и педагогъ къ тому жь, — обрадовался имъ несказанно!.. Мсто, главное, отлично выбрано… вдали отъ тлетворнаго вліянія городовъ… дающее возможность полнаго сосредоточенія, ближайшаго руководства… Да-съ, даже вздохнулъ, Левіаановъ, — здсь дйствительно можетъ, по рецепту нашихъ вчныхъ учителей, древнихъ, воспитаться mens sana in corpore sano [21].

— А вы были педагогомъ? спросилъ графъ.

— Нсколько лтъ преподавалъ въ здшней губернской гимназіи… и бросилъ!..

— Бросили?

— Да-съ; грудь у меня слабая, чахоткой врачи пугали… Впрочемъ, промолвилъ онъ, стараясь улыбнуться какъ можно добродушне, — самого-то меня пугала не физическая, а такъ-сказать, духовная смерть…

— Что же такъ? участливо обернулся на него Завалевскій.

— Да изволите видть-съ, заговорилъ опять Левіаановъ, придавая тону своихъ словъ оттнокъ наивности и добродушія, — у насъ въ Россіи, Богъ уже знаетъ какъ это длается, но какое бы занятіе ни выпало на долю человку, — будь онъ ученый или сапожникъ, — онъ непремнно, по истеченіи нсколькихъ лтъ, обращается въ чиновника… Ну-съ, такъ вотъ мн сапожникомъ подоле хотлось оставаться!.. Я и удалился.

Графъ и Дина засмялись оба: очень не глупымъ человкомъ показался имъ обоимъ этотъ невдомый господинъ.

— И вы навсегда отказались отъ учебной дятельности? какъ бы удивился Завалевскій.

"Клюетъ! самодовольно сказалъ себ Левіаановъ:- страхъ не любитъ чиновниковъ все это аристократство, я зналъ!"…

— Ничего про себя не могу сказать въ эту минуту, отвчалъ онъ громко: — потому я весь еще подъ впечатлніемъ счастливаго для меня помышленія, что я изъ казенной колеи выбился…

— И что же вы думаете длать? спросила его въ свою очередь Дина.

— Я-съ… въ Одессу пробираюсь… оттуда хотлось бы моремъ — ко Святымъ мстамъ… На востокъ вообще! поспшилъ онъ примолвить, поймавъ налету быстрый, проницательный взглядъ, кинутый ему княгинею… "Не ханжа!" принялъ онъ тотчасъ же къ свднію.

— Отчего же именно на востокъ? улыбалась она между тмъ.

— Какъ это вамъ сказать-съ! началъ педагогъ ощупью, ловя поперемнно на лиц графа и Дины впечатлніе, какое производили его слова:- я выраженіе востокъ понимаю очень широко… хотлось бы познакомиться съ единокровными намъ племенами… къ славянству поближе присмотрться…

— Для педагогическихъ цлей? продолжала усмхаться княгиня.

— Ну, конечно! поддакнулъ онъ и разсмялся ей подстать:- тамъ, разумется, учиться нечему, но…

— Едва-ли такъ! сказалъ неожиданно для него графъ: — у чеховъ, напримръ, мы многому, пожалуй, могли бы на учиться.

— "Съ придурью этой московскою, значитъ, баринъ!" тотчасъ же ршилъ про себя Левіаановъ. — Дда-съ, съ важностью возгласилъ онъ громко, — серьезное образованіе-съ… Это уже никакъ отнять у нихъ нельзя-съ!… И затмъ, — что для нашего брата, россіянина, особенно поучительно, — цивилизація, такъ-сказать, сплошная-съ; не съ верху, а отъ корня идетъ-съ, — о чемъ хлопочутъ такъ наши почтенные славянофилы… которые, конечно, — онъ жалостливою гримасой объяснилъ княгин невысокое мнніе свое о славянофилахъ, — и немедленно затмъ обернувшись въ Завалевскому:- но Хомяковъ, напримръ, сказалъ онъ… и пріостановился на мигъ:- "а чортъ ихъ молъ впрочемъ знаетъ, не почитается-ли у нихъ Хомяковъ краснымъ!" — нельзя игнорировать-съ такую капитальную, все-таки штуку, какъ Хомяковъ! договорилъ онъ наконецъ.

— "Сплошная цивилизація!" повторилъ тмъ временемъ слова его графъ:- это вами врно замчено… Проваловъ нтъ между общественными слоями, — слдовательно, розни мста нтъ, коллективность политическихъ, соціальныхъ интересовъ.

— А у насъ, подхватывая на-лету его мысль и начиная развивать ее по-своему, залопоталъ Левіаановъ, — у насъ явленіе противоположнаго свойства. У насъ внизу безграмотная, темная масса, сверху искусственная, такъ-сказать, интеллигенція.

— Умственный пролетаріатъ! проронила княгиня.

— Именно такъ-съ, именно! Умственный пролетаріатъ… Элементъ опасный! примолвилъ онъ съ ршительностью, съ лишкомъ большою ршительностью!

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза