Читаем Марина из Алого Рога полностью

— Имлъ въ рукахъ, не смлъ окончательно солгать Левіаановъ, который, разумется, какъ передовой россійскій мыслитель, и понятія не имлъ о подобныхъ книгахъ. — "Да что онъ, въ самомъ дл, экзаменовать меня хочетъ, этотъ козелъ рыжій?" злобно спрашивалъ онъ себя между тмъ.

— А какъ вы думаете, допекалъ его между тмъ Пужбольскій, которому нужно было сорвать на комъ-нибудь сердце за неудачу свою у Марины, — если бы высшее наше сословіе въ томъ или другомъ вид получило дйствительно "главенство и вліяніе на народныя массы", какъ вы изволите выражаться, мы такъ бы вотъ вс тотчасъ и обратились въ country gentlemen'онъ?… Вы вотъ первый, напримръ, какъ помщикъ…

— Я не помщикъ-съ, я скромный педагогъ, прервалъ его тотъ — и осклабился.

— Педагогъ! повторилъ озадаченный князь, который до этой минуты искреннйше убжденъ былъ, что собесдникъ его какой-то уздный ретроградъ, сосдъ Завалевскаго…

— Или даже врне того-съ, эксъ-педагогъ! счелъ нужнымъ, на свою бду, ближе объяснить Левіаановъ.

— Безъ мста! тотчасъ же и перевелъ себ это Пужбольскій, окинулъ быстрымъ взглядомъ педагога и тихо улыбавшагося подл него Завалевскаго и вдругъ громко расхохотался… — Mais vous vous fichez de nous, mon cher monsieur! пробормоталъ онъ сквозь этотъ смхъ.

— Что-съ? спросилъ, не понявъ, Левіаановъ.

— А то-съ, что если вы не помщикъ, то какой можетъ быть для васъ интересъ жаждать вотчинной полиціи!

Левіаановъ не нашелъ отвта — и покраснлъ, въ первый разъ отъ рожденія…

— А впрочемъ, заговорилъ опять князь Пужбольскій, — если вы желаете укрпить себя въ иллюзіяхъ на счетъ того, какъ мы способны "вліять на народныя массы", то я могу вамъ представить образчикъ…

Онъ не досказалъ и, снова расхохотавшись: — Cousine, наклонился онъ къ княгин, - je vais, lui amener votre mari?…

Она взглянула на него, сдвинувъ брови… и не выдержала, разсмялась сама.

— Vous ^etes un insolent, Alexandre!… Et pour vous punir — vous ailes me donner le bras… и кром того, вы мн отыщете моего мужа. Мы сегодня узжаемъ, надо отдать приказанія… Когда отходитъ поздъ? обернулась она къ Завалевскому.

— Въ девять часовъ десять минутъ вечера, отвчалъ онъ, — если отсюда выхать въ семь…

— Нтъ, нтъ, я смертельно всегда боюсь опоздать… Отпусти ужь насъ въ шесть, пожалуйста! проговорила она такимъ тономъ, — что "я знаю, конечно, какъ трудно теб съ нами разстаться, но вдь что же длать!…"

— Надобно предварить Іосифа Козьмича въ такомъ случа, чтобъ онъ приказалъ къ этому времени лошадей…

— Хорошо, хорошо, я скажу ему! заторопился Пужбольскій подать руку княгин: онъ ласкалъ себя мыслью увидть тамъ, у Іосифа Козьмича, Марину… Марину, которая не любитъ его и любитъ другаго… и видъ которой, онъ зналъ, еще больне разбередитъ ему душу… Но Рыбакъ, у Гете, тшилъ онъ себя, зналъ также, что его ожидаетъ… и не могъ, не могъ, — ползъ въ воду… parcequ'on ne r'esiste pas `a tant d'attraits…

И съ жалобнымъ вздохомъ проговоривъ про себя:

   Sie sprach zu ihm, sie sang zu ihin;   Da war's um ihn geschehn,

злополучный князь повлекъ за собою княгиню Солнцеву ко дворцу…

Они исчезли изъ виду прежде, чмъ Завалевскій усплъ внутренно ршить вопросъ: лучше-ли ему итти за Диной или оставаться съ Левіаановымъ…

А Левіаановъ, читая его недоумніе въ чертахъ его лица, ршилъ тутъ же, что окончательное объясненіе съ нимъ не изъ чего откладывать въ долгій ящикъ, — и приступилъ къ длу немедленно:

— Скоро вы думаете открыть ваше заведеніе? обернулся онъ къ графу.

— Я ничего вамъ объ этомъ не могу сказать, отвчалъ ему тотъ не сейчасъ.

— Я осмлюсь васъ просить, развязно проговорилъ Евпсихій Дороеичъ, — имть меня въ виду для этого дла… Это такое полезное, реальное дло, вырвалось у него безсознательно, — которому я готовъ посвятить вс силы и способности… И я смю надяться, примолвилъ онъ съ заискивающею, плоскою какою-то улыбкой, — что въ убжденіяхъ мы вполн сойдемся…

— Не думаю! тихо сказалъ на это графъ.

Левіаановъ ушамъ своимъ не совсмъ поврилъ; онъ въ крайнемъ даже случа такой откровенности не ожидалъ…

— Что вы изволили сказать? переспросилъ онъ.

— Я сказалъ: не думаю! повторилъ такъ же спокойно Завалевскій.

— Вы не полагаете… чтобы наши убжденія могли…

— Не полагаю…

— Это однако довольно странно, пробормоталъ "педагогъ":- и что же могло вамъ подать поводъ?…

— Нашъ разговоръ… сейчасъ…

Завалевскій еле замтно усмхнулся.

— Нашъ разговоръ?… Левіаановъ начиналъ теряться. — Что же именно заключили вы изъ него?…

— Что ваши убжденія недостаточно реальны! услышалъ онъ неожиданный отвтъ.

Онъ поднялъ глаза и встртилъ глаза Завалевскаго, строго остановившіеся на немъ… Онъ прочелъ въ нихъ себ, своему безстыдству, безповоротный приговоръ… Нижнюю губу его такъ и повело отъ злости…

— Позвольте полюбопытствовать, прошиплъ онъ сквозь стиснутые зубы, — въ чемъ же состоитъ реальность убжденій вашей касты?

Завалевскій усмхнулся невольно.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза