Мариус Петипа. В плену у Терпсихоры

Не будем оспаривать мнение Cтарого <алетомана, однако заметим, что далеко не все отдавали первенство Марии Петипа. Ее подруга-соперница Марфа Муравьева покорила многих любителей балета своей легкостью и поэтической выразительностью танца. В 1862 году для нее была возобновлена «Жизель», и 8 ноября балерина впервые вышла на сцену в этой роли. Она поразила зрителей и критиков совершенством техники танца, глубиной переживания роли, пластичностью и искренностью. Недаром корреспондент «Отечественных записок» высоко оценил исполнение Муравьевой партии Жизели: «Бестелесному фантастическому вымыслу артистка сумела дать плоть, оставя при нем ту прозрачность, ту туманную легкость, которая составляет свойство всякого фантастического образа. Это умение пользоваться самой жизнью для создания художественных типов доказывает, что у г-жи Муравьевой талант замечательный и сильный. Из ее представлений вы всегда вынесете поэтическое впечатление, а шутка ли это в наши непоэтические времена?»[426]

Соперничество двух талантливых балерин приобретало все бóльшую остроту. Трудно сказать, отдавали ли они себе в этом отчет или просто творили, забыв обо всем, кроме искусства. Но за их спинами находились два честолюбивых балетмейстера, отстаивавших собственное первенство на сцене Большого театра. Мариус Петипа делал все, чтобы его Мария одержала первенство в конкурентной борьбе. И весомым вкладом в это стал успех созданного им балета «Дочь фараона».

Однако А. Сен-Леон тоже не терял времени даром. 6 декабря 1862 года он сделал ответный ход, поставив для бенефиса М. Муравьевой балет «Сирота Теолинда, или Дух долины» на музыку Цезаря Пуни. Балетный перифраз оперы-балета «Дух долины» на музыку Э. Готье стал, по мнению ряда критиков, лучшим произведением самого Сен-Леона. В его сюжете переплелись мотивы народных легенд и готического романа. Сочетание реальности и явлений фантастических дало возможность постановщику объединить классические и характерные танцы в сюиты и дивертисменты. Нововведением стали валахский и литовский танцы, впервые появившиеся на балетной петербургской сцене.

Поклонники Марфы Муравьевой были так очарованы исполнением ею партии Теолинды, что после окончания спектакля выпросили у бенефициантки, как утверждает А. Плещеев, одну из туфелек, в которых она в тот вечер выступала, и затем пили из нее шампанское за здоровье своего кумира[427]. Недаром А. Вольф отмечал в «Хронике петербургских театров»: «Успех нового балета был значительный, и он исполнялся 17 раз кряду — Муравьева получила, наконец, возможность выказать свое искусство в полном блеске и завоевала окончательно любовь публики»[428].

Так какая же из двух балерин оказалась лучше? Делать выводы мы можем, лишь опираясь на воспоминания очевидцев. Мария Петипа выступала последовательницей старой «французской» балетной школы. Кружась в танце, она была поистине обольстительна. Недаром один из критиков писал: «Обворожить, увлечь и очаровывать — это дело нашей г-жи Петипа»[429]. Марфе Муравьевой была ближе новая «итальянская» балетная школа, основой которой стало преодоление трудностей. При этом обе примы составили славу русского балета, впервые в его истории потеснив знаменитых иностранных танцовщиц. И это, несомненно, делает им честь.

Кстати, лидерство наших соотечественниц подтверждает случай с гастролершей Екатериной Фридберг, приехавшей в конце 1862 года из Парижа. Столичные газеты писали о том, что сложно решиться танцевать после Муравьевой и Петипа. Вняв явным намекам о возможном провале, балерина публично отказалась от намеченного ею раньше состязания «с нашими хореографическими светилами» и вскоре покинула Санкт-Петербург[430].

Сегодня, когда от описываемых событий нас отделяет более полутора веков, театральные интриги, зависть и соперничество кажутся неким анахронизмом. Но в то время страстные балетоманы, абонировав первые ряды партера, дорогие ложи и разделившись на «петипистов» и «муравьистов», ревностно обсуждали успехи своих кумиров, споря до хрипоты, кто из них лучше. Дело доходило до откровенной вражды, бурных выяснений отношений, порой прямо у артистического подъезда Большого театра.

Однажды, несмотря на проливной дождь, толпа поклонников Марии Петипа ждала, когда она выйдет из театра и сядет в карету, чтобы полюбоваться вблизи на свою любимицу. Учитывая непогоду, студенты, подражая рыцарскому поступку герцога Лестера, бросившего в лужу свой плащ на пути английской королевы Елизаветы, стали бросать под ноги балерины, идущей к карете, свои шинели[431]. Следует отметить, что в рядах «петипистов» были только мужчины, а среди «муравьистов» оказались в том числе и дамы. Именно они — представительницы столичного высшего света — преподнесли в бенефис Марфы Муравьевой своей любимице бриллиантовый браслет с надписью: «Дань скромности»[432].