Марк Антоний

Я засмеялся, а она молчала, будто прислушивалась к себе. Потом вдруг коснулась себя пальцами там, внизу, и долго рассматривала, как блестят они под невинным, золотым светом моим семенем и ее соком.

— Странно, — сказала она. — Я так тебя и представляла, но все-таки ты другой. Сложно объяснить это чувство.

— Представляла таким, но я другой? — переспросил я со смехом. Она сказала:

— Когда-нибудь я смогу объяснить.

И, кстати говоря, не объяснила. Наверное, стоит у нее спросить, пока я еще в состоянии спрашивать, а она в состоянии отвечать.

Думаю, физически она полюбила меня в ту же ночь. Во всяком случае, когда мы засыпали, она была нежна и тиха, будто бы благодарна.

Но эмоционально я был ей абсолютно чужд и даже утомителен. Некоторое время — точно. И жизнь, которую она была вынуждена вести рядом со мной по политическим причинам, казалась ей идиотской, а я — раздражал. Но физически, могу тебе поклясться, она изнывала без меня.

То, что она так старательно играла: вожделение и кошачья дикость, по иронии оказалось реальным. Впрочем, если бы этого в ней не было с самого начала, разве смогла бы она столь достоверно изобразить передо мной Венеру?

Но, если говорить о той ночи, думаю, держа ее в своих объятиях, засыпая, я первым подумал: люблю.

Люблю за то, что больше не болен.

Люблю за то, что она так податлива и так многого хочет.

Люблю за то, что она смешная и претенциозная.

И за всякое прочее тоже люблю. Я вообще очень легко влюбляюсь.

В ту ночь женщина в моем сне, наконец-то, пойманная мною, действительно оказалась царицей Египта, но не Клеопатрой, а Береникой.

Странно, правда? Уж ее я точно не любил никогда, и нигде не искал. Но иногда наш разум рисует нам причудливые вещи и играет с нами всякие разные шутки.

Порой я думаю: а что если бы наша любовь не была тогда загрязнена жаждой и страхом смерти, если бы это была не любовь втроем с мертвой Береникой, а всего лишь одна ночь из многих, одна царица из многих?

Если бы тогда моя детка не показалась мне странной, вычурной и капельку безумной, а была бы она просто одной из нежных и послушных женщин, готовых на все ради своей страны?

Что случилось бы тогда? Полюбил бы я ее, или уехал бы из Александрии куда-нибудь, да хоть к тебе, милый друг, разбираться с твоими проблемами, первой из которых была моя законная жена?

Сложно ответить на этот вопрос. У меня было множество женщин, к тому времени и знатных тоже, думаю, я забыл бы о ней, как я забывал о каждой предыдущей царице, как бы ни вожделел ее?

Мне нравятся сумасшедшие женщины: Фадия с ее безумным страхом смерти, Антония с ее ненавистью к чувствам, моя-твоя неистовая дурочка Фульвия, Киферида с ее кровью, текущей из носа, и, наконец, моя детка со всеми ее странностями.

Такие разные женщины, правда?

Но на самом деле они очень похожи.

В любом случае, так началась моя жизнь в Александрии, столь изощренно приятная, столь роскошная и столь распутная, какой я не мог представить себе прежде.

Мы с моей деткой закатывали роскошные пиры, и за вечер, бывало, каждый из нас по отдельности просаживал денег больше, чем состояние иных царств.

Египет был столь богат на развлечения, столь насыщен драгоценными благовониями, он был такой сверкающий и такой золотой. В прошлый раз я пришел сюда солдатом, теперь же Египет раскрылся для меня, как для властителя Востока, как для того, кого Египет стремится ублажить, и с кем эта цивилизация, умирающая и возрождающаяся много тысяч лет, будто их боги, вынуждена считаться.

Веришь ли, мы растворяли жемчужины в уксусе, просто так, это весело, хоть и получается редкостная гадость, которую невозможно пить, каким бы количеством воды ты ее ни развел. Но я пил. Просто потому, что мне нравилась сама идея — опрокинуть в себя целое состояние.

Эту забаву придумала царица Египта. Как-то раз она сказала, что, наконец, перепьет меня. Обещание выпить вина за один только вечер на десять миллионов сестерциев казалось мне невыполнимым. А она, ловко и легко, вытащила из сережки чернющую, красивейшую жемчужину и кинула ее в уксус. К концу вечера ее питье на десять миллионов сестерциев было готово.

— Что ж, — сказала она, выпив эту жидкость. — Отвратительно, зато очень дорого.

Я засмеялся.

— Как раз так, как я и люблю!

Жара сводит с ума, любовь сводит с ума. Моя детка была со мной каждую секунду. Не льщу себе, вряд ли она забыла обо всех своих государственных делах, это вовсе не в ее стиле, да и я тогда, хоть она и желала меня в постели, не слишком нравился царице Египта за пределами царского ложа. Думаю, я и был ее основным государственным делом.

Она относилась к попойкам со мной, как к работе, которую привыкла выполнять хорошо.