Марк Антоний

Разве не понимаешь ты, что я следую твоим интересам? Разве не понимаешь ты, что Октавиан творит беззаконие, а я, твой брат, пытаюсь этому помешать. Неужто не осталось в тебе ничего такого, что взывало бы сейчас к справедливости? Послушай меня, собери армию и помоги мне, так ты сыщешь себе вечную славу, о которой ты, может быть, мечтаешь больше, чем о людском благе.

Здесь твое будущее, Марк, в Риме, и ты должен помочь мне. Мы с тобой построим то, чего хотел Цезарь!

Но помоги мне. Я в этом нуждаюсь.

Твой брат, Луций Антоний.

После написанного: ну как же так, Марк?"

Теперь мне больно вспоминать это письмо, оно полно детского разочарования.

Всю жизнь я приходил к тебе на помощь, когда ты нуждался в этом. А теперь ты, трахая мою жену и претендуя решение моей собственной политической судьбы, просил у меня поддержки.

— А не пошел бы ты нахер? — сказал я, читая это твое письмо.

Только теперь я понимаю, насколько детским оно было, насколько полным отчаяния и удивления. Ты был уверен, что я немедленно поспешу к тебе на помощь, словно мы все еще оставались детьми.

Ты был уверен, что большой брат придет и поможет просто потому, что ты этого сильно хочешь.

Ну как же так, Марк?

А ты предатель. И я предатель.

Я прочел это письмо и отправился на пир, где царица Египта обещала мне выпить вина на десять миллионов сестерциев. И получил от ее шутки удовольствие.

А ты, наверное, в это время отчаянно сражался с моим врагом, уверенный, что я отправлюсь к тебе, что я просто не могу не появиться.

Фульвия была куда жестче. Она писала:

"Ты, мудак, я тебя ненавижу, прохлаждаешься с этой египетской блядью вместо того, чтобы помочь собственному брату! Да как у тебя хватает совести! Мы из кожи вон лезем ради тебя, а ты!

Ты, ты, ты!

Все время ты! Будь проклята я, вышедшая за тебя замуж и родившая тебе детей!"

На что я ответил ей в том же тоне:

"Ты, тупая сука, я откручу твою башку!

Нет, родная, лучше я буду долго колотить твою башку об стол, чтоб ты знала свое место, а потом, да, потом я ее тебе откручу, потому что тебя бесполезно чему-либо учить.

Надеюсь, ты наслаждаешься хером моего братца так же сильно, как я наслаждаюсь дыркой египетской царицы.

Удачи с войнушкой, тварь!".

Следует ли говорить тебе, что ответ Фульвии был еще жестче моего, а мой последующий — жестче ее предыдущего, и так мы дошли до проклятий друг другу, которых это письмо уже не сможет вынести.

В любом случае, вот такие вот письма я встречал посреди своих удовольствий и радостей, вот такие вот вещи творились у меня в душе, я испытывал дикую злость и одновременно жалость. Жалость злила меня еще больше, а злость заставляла ощущать себя виноватым и жалеть вас.

Моя детка видела, как я мучаюсь, но не лезла не в свое дело.

Скажу честно, я знал, что Октавиан тебя не тронет, ни тебя, ни Фульвию, так-то.

Знал, что Октавиан не решится в такой ситуации обострять наши с ним отношения и пощадит вас, когда вы проиграете. А я хотел, чтобы вы проиграли. Я хотел не смерти твоей, но проучить тебя. Пусть бы ты узнал, чего стоит твоя справедливость, и что ее не добиться. И пусть бы Фульвия узнала, каково это — проиграть, как проигрывают мужчины, проиграть войну, раз уж ей так не терпелось влезть в мужские дела.

А потом я получил письмо от мамы. Распечатывая его, я думал, что мама будет умолять меня выступить и защитить тебя. Эти свои соображения, как воспитательные, я и хотел ей представить.

Но мама писала:

"Марк, сын мой. Я не могу более оставаться в Риме, я опозорена этой войной, которую вы развязали. Молодой Цезарь очень любезен со мной, но мне здесь плохо. Прошу тебя, прими меня в Александрии, я обещаю не доставлять тебе неудобств."

Представь себе! Мама всегда была такой. Честь, совесть и все прочее. В конце концов, она патрицианка, в отличие от нас с тобой (то есть, мы-то теперь тоже, благодаря Цезарю, но, сам понимаешь, как это недолго и неважно). Мы, сыновья своего отца-плебея, никогда не могли ее понять.

Я никогда не мог ее понять.

И это вот, за долгое время, первое, что она мне написала.

Я сидел с этим письмом, тупо перечитывал его. Когда такое состояние у меня затянулось, моя детка спросила, что со мной.

Я сказал:

— Мама хочет приехать ко мне, сюда. Из-за войны дома.

— Что ж, — сказала моя детка. — В этом нет никакой проблемы, я буду рада принять столь знатную гостью и сделаю все, чтобы Александрия понравилась ей.

Я засмеялся:

— Представляешь! Моя мама хочет с тобой познакомиться.

Моя детка внимательно смотрела на меня с легкой, ничего не значащей улыбкой. Она меня изучила и знала, что смех этот ненадолго. Так и случилось. Я замолчал, вздохнул и снова уставился на письмо.

— Ты любила свою маму? — спросил я ее.

— Нет, — сказала моя детка после небольшой паузы. — Нет, не любила. Она сгубила Беренику. Все случилось из-за нее.

— То есть, ты скорее папина дочь?

— Да, — сказала она. — Клеопатра Филопатор, это о чем-то да говорит.

Еще немного помолчав, она добавила:

— С ним тоже было сложно. Не так сложно, но сложно. Хотя мы ладили, во всяком случае, до смерти Береники. А ты любишь мать?