Марк Антоний

Впрочем, во всех этих играх я проигрывал Октавиану, мне никогда ни в чем не везло. По жизни я довольно удачлив, и долго думал, что Октавиан жульничает, даже пару раз пытался его прижучить, но остался ни с чем.

Ему просто везло.

Во всем он меня обыгрывал, и это меня, центр движущегося вокруг мира, ужасно задевало. Как же так, думал я, не может ведь такого быть!

Ясность внес один египетский прорицатель, которого я как-то пригласил домой, чтобы развлечь Октавию. Он мне так и сказал:

— Сам по себе твой гений высокомерен и кичлив, однако он боится гения молодого Цезаря, вблизи него впадает он в смирение и уныние.

— Но как же может быть так? — спросил я.

Прорицатель ответил мне:

— Звезды, распоряжающиеся вашими судьбами, в конфликте. Небо руководит нашими жизнями, и иногда они входят в противоречие друг с другом. Держись от этого юноши подальше, не то он принесет тебе погибель.

Позже, ночью, Октавия говорила мне:

— Подумаешь, какие глупости. Разве может этот человек что-то понимать?

Но подтверждения были повсюду, за какую бы игру мы ни взялись, я никак не мог положиться на свою удачу.

А так все шло будто бы и чудесно. У Вентидия Басса, которого я отправил на защиту Малой Азии, дела шли прекрасно, мы с Октавианом даже будто бы начали друг друга понимать, Секст Помпей, довольный условиями, на некоторое время притих.

Зиму я провел в Афинах вместе с Октавией. Пожалуй, это была самая спокойная, самая мягкая, самая чудесная зима в моей жизни.

Ничего страшного не происходило, весь мир пришел в равновесие, Октавия воспитывала моих и своих детей, мы проводили время все вместе. А если важно именно это? То, сколь счастлив ты был, и делил ли счастье с другими людьми.

В моей жизни была пара периодов безмятежного, радостного покоя. Всего-то пара. Обычно это все, сколь бы сладостно оно ни было, быстро наскучивает мне. Я люблю другое счастье — счастье победы, счастье, доставшееся через опасность и страх, и даже, и особенно — через кровь.

Я не умею ценить эти моменты легкости и спокойствия, но, может быть, они и важнее всего на свете? Теперь я думаю об этом. С другой стороны, променял бы я свою безумную жизнь на другую, ту, которую провел бы в зимних (или пусть летних, весенних, осенних) Афинах вместе с Октавией и нашими детьми?

Нет, променял бы. Природа моя такова, что я не способен долго сидеть на месте. Но эта зима — она была прекрасна. Часть моей жизни, надо же, наряду с другими.

Признаюсь честно, я покидал Рим в печали, в таком томительном ощущении преходящности всего сущего. Вот был я, прекрасный, в сущности, великолепный Марк Антоний, а вот Октавиан, его жизнь начинается, моя — словно зрелый плод. Скоро этот плод будет сорван с дерева или упадет, брызнув соком на землю. Что касается Октавиана, пройдет еще много времени прежде, чем он поймет, что правила едины для всех.

Да и не в этом дело, я уже говорил такие вещи — они просто случаются, когда понимаешь, что кто-то меньше тебя, а ты там же, где и все, двигаешься в том же направлении и ни в каком больше.

А вот удача — разве она не важна? Разве не чудо и не горе, что Октавиан обыгрывал меня во всем. И не предсказывает ли это мое неизбежное падение?

Я чувствовал детскую ревность, жаждал внимания богов столь же неусыпного, что дарят они Октавиану. Я чувствовал себя игрушкой, с которой боги наигрались. Но я ведь всегда хотел быть таким забавным и интересным, хотел, чтобы боги смотрели на меня и ставили на меня.

Однако, нашелся кто-то смешнее меня.

Октавиан всегда был хорошим актером и всегда работал на публику. Роль у него была, как по мне, скучная, но ведь всем известно, что боги обладают странным чувством юмора. Да, тоска была и сильная, тоска важнейшему ощущению в моей жизни: боги не любят никого сильнее меня.

Да, кроме того, перед самым моим отъездом из Италии умерла мама. Умерла внезапно и просто, во сне. Боги даруют такую смерть лишь избранным, людям праведным и заслужившим их снисхождение доблестью.

Думаю, мама была именно такой. Сквозь все беды ее судьбы, сквозь страх, позор, потерю двух мужей, двоих детей, и разочарование в ребенке третьем, проходила она смело и честно. И ее ни в чем нельзя было обвинить.

А вот я вопрошал богов: ну как же так, как может быть, чтобы три человека, значимых для меня, умерли так скоро?

Снова заболела рана, оставленная тобой. Она и сейчас болит, как видишь.

Октавия очень помогла мне с организацией похорон. И вот как-то мы лежали с ней в нашей постели, и я сказал:

— Даже уехать отсюда не могу.

А она сказала:

— Но скоро ты уедешь, и я уеду с тобой. И в чужом краю ты обо всем забудешь.

— Я сделал свою мать несчастной.

— Ты сделал ее счастливейшей женщиной на свете. Она подарила жизнь троим людям. Жизнь на этой земле не хороша и не плоха, но она все равно — чудо. И это чудо случилось с ней. А потом ты пошел своей дорогой и делал свои ошибки. И ее сердце болело за тебя. Но она, я уверена, никогда не забывала, что однажды ты сделал ее очень счастливой. И была благодарна тебе больше, чем ты ей. И твоим братьям — тоже. Такова природа матери.