Марк Антоний

Люблю, когда мне хорошо. И не люблю, когда мне больно.

Я прост, а Октавия видела во мне сложность, видела во мне неоднозначность, какой-то даже героизм. Человек, съедаемый собственными страстями — что-то в таком духе. Мучающийся и наслаждающийся. Новый Дионис, да, кому лучше всего подходит это определение?

Однажды я сказал ей:

— Я не знаю, что будет завтра и не особенно к нему стремлюсь. Мое сегодня волнует меня гораздо больше. Неизвестно, буду ли я завтра вообще, будет ли кому переживать об этом. Грядущее, будущее покрыто тайной и мраком, нужно ли оно мне вообще? Я ничего не планирую наперед. Но люблю копаться в прошлом, я люблю себя и то, чего я достиг.

Октавия неторопливо ответила мне:

— Ты — полная противоположность Октавиана. Его столь мало заботит настоящее, а, тем более, прошлое, что он считает их не более значимыми, чем рассказанные кем-то и когда-то истории. Будущее — вот что главное для него. Он согласен не прожить больше и дня, если сумеет в достаточной степени повлиять на будущее мира. Это меня удивляло с самого детства. Он всегда приносил в жертву будущему свое настоящее. Никогда не жил, как бы это сказать, ради нынешнего часа. Он во всем себе отказывал, зная, что однажды его труды будут вознаграждены.

— Позиция как будто бы достойная уважения, но ужасно скучная.

— Скучная или нет, она противоположна твоей, вот что главное.

На том мы и порешили. Но я все-таки спросил Октавию:

— А твоя позиция? Ты чем живешь?

Она задумалась, прижала палец к пухлым розовым губам. Я с удивлением отметил, что видел подобное движение у Октавиана. С другой стороны, чему я удивляюсь?

— Я живу с ощущением, что никакого времени нет вообще. Мне кажется, я смогу успеть переделать все дела мира, и ни капельки при этом не устать.

— Ты проживешь долгую жизнь. Кто жаждет — умирает молодым. Чувствует, наверное, что жить ему недолго. А ты ничего не жаждешь, а веришь, что все придет к тебе в свое время.

— И ничего не строю, — сказала Октавия. — Потому что еще я верю в то, что мир создает более долговременные постройки, чем люди. И что толку от дворцов, построенных на песке?

Прекрасная она женщина. Октавия не отличалась образованностью, однако же была столь же спокойна и рассудительна, как Октавиан. И в ней мне это нравилось по-настоящему. Я находил радость в этих ее рассуждениях, и часто они утешали меня.

Кроме того, разве можно пожелать лучшую мать для собственных детей? Заботливая, добрая, мудрая, в чем-то она была похожа на мою собственную мать. Однако, я надеялся, что Октавия никогда не допустит тех ошибок, которые допустила моя мама.

В конце концов, я хотел ей только счастья.

Никогда я не желал ей зла. И мне кажется, что даже сейчас Октавия знает это. Мне кажется, она простила меня и поняла. Всех она могла простить и понять.

Я ей никогда не подходил. Вот, что касается моей сущности. Самый мой большой недостаток, так мне кажется, заключается в вечном желании оказаться в центре внимания. Ну не могу, не живу я по-другому.

Расскажу тебе, пожалуй, об одном из моих дурацких поступков. Вентидий Басс сделал для меня решительно всю работу, можно даже сказать не "для меня", а "за меня". Все у него спорилось в руках, и я им действительно гордился. Однако после того, как он напал на Коммагену, небольшое царство, предавшее Рим во время нападения парфян, я строго настрого велел Вентидию не вступать ни в какие переговоры до моего прибытия. Хотелось, так сказать, все-таки отметиться в своей Малой Азии, раз уже все и без того сделал за меня Вентидий.

Что тут сложного, спросишь ты? Да ничего, тем более, что коммагенский царь предлагал весьма внушительный откуп, а силы жителей города стремительно истощались.

Однако, пока я мчался в Коммагену, ребята в осажденной ее столице решили, что переговоров не будет, и у них открылось второе дыхание. Так что, когда я приехал, город оказался не то что не сломленным, даже не погнутым. Первым делом я обрушился на Вентидия, а потом понял, какого дурака свалял сам. Пришлось мне вместо мира на прекрасных условиях выпускать из своих рук город за жалкие гроши и стыдиться собственной медлительности.

— Ну почему? — сказал я Вентидию. — Почему вот так?

А он был человек очень мудрый, о своих заслугах не обмолвился и словом. Он сказал:

— Что поделать, Фортуна переменчива. Однако же победа — всегда победа.

— Да, — сказал я. — Но есть повкуснее, а есть попреснее.

— Надо есть больше чечевицы, — сказал Вентидий. — Чечевичная похлебка успокаивает и придает терпения.

— Ого, — сказал я. — Обожаю корректировать свои недостатки едой.

Мы захохотали, и я понял, что все не так уж и плохо. Я обнял Вентидия и сказал:

— Ты талантливый человек. Очень. И я счастлив, что ты воевал здесь, на моем Востоке. Спасибо тебе. Я сделаю все, чтобы сенат одобрил проведение твоего триумфа. Что значит, сделаю все? Я сам одобряю проведение твоего триумфа!