Марк Антоний

Ну, природу матери она, положим, несколько идеализировала. С другой стороны, кто я, чтобы знать, что у них там в голове?

Я положил голову Октавии на плечо.

— Вокруг меня только смерть, — сказал я. — А я мечтаю о том, что не покинет меня.

— Но будешь ли ты это любить? — спросила Октавия. — То, что тебя не покинет, станет привычным и нежеланным очень быстро. Люди, и в особенности люди вроде тебя, ценят лишь то, что боятся потерять.

Теперь это звучит пророчески. Октавия стала всем для меня, и я уверился в том, что она будет любить меня, что бы ни случилось. Я даже думаю, может, Октавия уже и тогда знала, какой жертвой будет ее любовь.

Я молчал, а потом вдруг сказал снова:

— Я боюсь сделать тебе больно. Это неизбежно, что однажды я сделаю тебе больно. Не люби меня. Живи со мной, не любя.

— Это мука, — сказала она. — Жить с тобой, не любя. С кем угодно другим я смогла бы, но тебя мне необходимо любить, чтобы не сойти с ума и не наложить на себя руки.

— Это комплимент или оскорбление? — засмеялся я.

— Как знаешь. Я буду любить тебя, Марк, а ты полюби меня. И, обещаю, мы оба не пожалеем об этом.

И вот мы уехали в Афины, где наслаждались праздной жизнью. Я рад был, что увез Октавию именно в Афины, которые всегда действовали на меня положительно. Мне казалось, я могу не то что обмануть ее, но показать Октавии, что существует и другой Антоний, другой Марк — хороший, приличный человек, способный держать себя в руках. Этот человек, я был уверен, ей понравится.

Впрочем, сейчас мне кажется, будто Октавия полюбила меня именно за то, что я могу причинить ей боль. Я пытался сделать ее счастливой и уберечь, пытался дать ей как можно больше хороших воспоминаний перед тем, как все неизбежно рухнет, но, кажется, она нуждалась не в этом. Нуждалась она в человеке, который ее разрушит. Уж не знаю, почему. Есть такие мученицы, от природы они тянутся к разного рода бедствиям, которые возвышают и закаляют их. Этого моя Октавия хотела от меня.

Звучит как оправдание? В каком-то смысле.

А я все-таки пытался быть хорошим, я пытался любить ее так, как она того заслуживает. В Афинах Октавия забеременела. Октавиан радовался этому событию не меньше нас. Он прислал Октавии письмо. Я нашел это письмо у нее под подушкой и не смог справиться со своим любопытством.

Что-то вроде того:

"Дорогая моя сестрица, милая Октавия, как я рад! Ты неизменно добродетельна, потому боги благоволят тебе. И ты никогда меня не поводишь. Я знал, что могу рассчитывать на тебя. Чудо в твоем чреве скрепит наш союз, нет ничего надежнее и любимей, чем родная кровь, я полюблю племянника или племянницу, Антоний полюбит сына или дочь, и мы оба сможем довериться друг другу больше, чем когда либо, как родичи не только формальные, но и фактические, как защитники твоего сына или твоей дочери. Как я надеюсь, что все пройдет успешно. Ты должна принести жертвы всем греческим богиням, связанным с деторождением. Вообще-то, думаю, чистый воздух Афин повлияет на тебя положительно. Уверен, что сама местная земля благоволит не только посеву, но и всходам. Впрочем, радоваться раньше времени, значит навлечь на себя беду. Я просто хочу, сестрица, чтобы ты знала, сколь много делаешь для Рима. Ты творишь мир на нашей земле, если не навсегда, то надолго.

Впрочем, прости мне все эти шумные восторги. Должно быть, они смутят тебя. Прошу, ответь мне побыстрее, как твое самочувствие.

Твой любящий брат, Гай Юлий Цезарь."

Надо же, а? Я-то думал, найду нечто интересное, интригующее. Думал, Октавиан позволит себе хоть слово против меня в письме любимой сестре, которой доверял, как никому.

Думаю, я бы так и спалился, ты меня знаешь. Несмотря на то, что письмо могло попасть в чужие руки, я выложил бы все как на духу. Но Октавиан не был человеком такого сорта. Мне даже показалось, что письмо предназначено мне лично, что оно должно было быть прочитано вовсе не Октавией или, по крайней мере, не только ей.

Я уверен, Октавиан, возясь с этим письмом, продумывал каждое слово для меня. Вот такой человек. Ни в чем не оступится.

Впрочем, какая разница, чего хотел Октавиан? Я любил свою тихую, нежную, добрую Октавию, любил и готов был в те дни вырвать из себя сердце ради нее. И я хотел увидеть, какой ребенок получится у нас. Это самое интересное — узнать, как причудливо в этот раз смешаешься ты с очередной женщиной в новом совершенном существе.

С твоей кровью внутри.

Да, кровь. Кровь не помогла, но, я верю, Октавиан действительно любит обеих своих племянниц. И он позаботится о том, чтобы их жизнь сложилась правильно. И об их безопасности. Разве что, сделает так, чтобы они забыли своего отца. Но это ничего.

Стоит ли его помнить, думаю я уже и не нахожу ответа.

Теперь вспоминаю наши разговоры с Октавией. Она всегда спрашивала, что я думаю, о чем мечтаю, что чувствую. А я удивлялся, когда не мог дать ей ответа. Словно неразумное животное, я искал еды, тепла, драки и любви, из всех человеческих страстей имелась у меня лишь одна — к вину. И мог ли я сказать, что чувствую, к чему стремлюсь?

Я хочу жить.

Не хочу умирать.