Марк Антоний

— Важнейшая точка всей кампании — ее начало. Что происходит у нас, когда мы начинаем войну? Что происходит у них, когда мы начинаем войну? Только глупец нападет на сильное и единое государство, на страну, которую не раздирают противоречия. Чтобы быть в безопасности, нужно сохранять единство. Чтобы победить, нужно использовать разногласия. Если мы хотим избавиться от столь сильного врага, как Парфия, нужно дождаться момента его естественной слабости. Рано или поздно он наступит, потому что такова судьба всего на свете: возноситься и падать, подобно волнам в море.

Да, Цезарь умел смотреть на политику максимально широко, как на частное проявление природы всех вещей.

В любом случае, я долгое время откладывал парфянскую кампанию, хотя и имел все шансы ее начать. Мне нужен был тот подходящий момент, о котором говорил Цезарь. И он, неизбежно, как обрушение любой великой волны, настал.

Парфянский царевич задушил своего папеньку и таким интересным способом пришел к власти, после этого он принялся убирать неугодных и, что самое главное, несогласных. Парфянские аристократы, естественно, остались этим недовольны. Многие бежали аж до самого меня, можешь себе представить? Впрочем, если наш Лабиен мог утечь в Парфию, почему бы их, несогласной с курсом парфянского корабля, знати не присоединиться к нам? Все справедливо в этом мире.

В любом случае, вот такое вот состояние пафрянского государства, неспокойное, больное, показалось мне тем самым идеальным моментом, о котором говорил Цезарь.

А формальный повод для объявления войны был у меня вот такой: я требовал вернуть наших орлов. Парфяне, конечно, знали, как мы дорожим золотыми птичками, в нормальных условиях никому из них и в голову не пришло бы пойти на уступки в этом плане, тем более, что, помимо орлов, я настоятельно рекомендовал выдать и другие трофеи. Однако же, положение оказалось такое, что парфянский посол всячески уверял меня в том, что все мои требования будут исполнены. Но это, конечно, все дипломатическая уловка с обеих сторон. Ни один из нас не рассчитывал на мир, что я, что парфянский царь — мы оба намеревались начать войну на своих условиях.

Я к тому времени сосредоточил небольшие силы вроде бы как раз-таки для прохода через Месопотамию и, когда парфянская армия принялась подтягиваться туда, сам двинулся через Армению, как и было оговорено у нас с армянским царем.

О, поначалу я мечтал о том, что Парфия станет для меня тем же, чем Карфаген стал для Сципиона Африканского. Этого не случилось и близко. А самое обидное, что в Парфии не было полководца, равного Ганнибалу или хотя бы его брату, Гаструбалу, хоть кого-нибудь, кому не стыдно было бы проиграть.

В общем, с армянским царем Артаваздом я подружился максимально, договорился не только о том, что пройду туда и обратно через его царство, но и о посильной помощи в виде кавалерии. Я бы даже сказал: армянская кавалерия, ориентировавшаяся на местности, имевшая опыт борьбы с парфянами и довольно обширная была для меня предельно важной, если не решающей.

А вот здесь — первая ошибка. Что говорил Цезарь?

— Как бы ни был велик соблазн, никогда не следует полагаться на союзников, потому как отвечать можно лишь за себя самого, а за другого — никогда.

Я же, доверчивое существо, подумал, что царь Армении в действительности пойдет до конца так же, как пошли бы римские воины: за свою страну, за свою славу, за своего военачальника.

Теперь понимаю: какая глупость, с чего бы Артавазду участвовать в том, что, по его мнению, покатилось под откос?

В любом случае, эта хитрость, обман парфянского царя, и сгубила меня. Может быть, я приобрел удобный рельеф и ценных союзников, однако потерял во времени. А кто говорил, что время — главное достояние? Кто бы ни говорил, пусть садится, ибо он молодец, а слова его — правда.

Не буду рассказывать тебе, милый друг, почему и как я проиграл. Это все скучно мне, я готов признать свои ошибки, но не обсасывать их до бесконечности. В любом случае, часть вины я возлагаю на Артавазда, который увел свою кавалерию в особенно тяжелый для меня момент, а часть — на собственную самоуверенность и непоколебимое убеждение в том, что я сильнее всех вокруг.

Я расскажу тебе о другом. О травках.

Казалось бы, это история, значительное событие в жизни мира, какие уж тут травки? Но они кажутся мне чрезвычайно важными.

Впрочем, знакомству с ними предшествовал долгое и мучительное отступление, парфяне преследовали нас на всем пути до самой Армении и набрасывались на нас при любой возможности.

В конце концов, я худо-бедно научился отражать их атаки, однако бывали моменты, когда все предприятие казалось мне совершенно безнадежным, и сердце не могло больше верить в чудо.

Тогда я думал, что стану вторым Крассом. В принципе, как я и мечтал. Помнишь ту мою шуточку: в триумвирате хочу быть Крассом, потому что у него баблишко. Тупая шуточка, но теперь она казалась мне пророческой. Я обречен на ту же судьбу, а Октавиан станет новым Цезарем, как он и хотел.