Марк Антоний

Насколько мне известно, она покинула мой дом без вопросов, впрочем, забрала с собой и Юла и Куриона, уже достаточно взрослого, чтобы жить самостоятельно.

Ну почему же, Октавия, ты так хороша, почему нет в тебе недостатков, за которые я мог бы уцепиться?

В любом случае, после этого мы с моей деткой поженились. Наш брак на римской земле никто и никогда не признал. Но для меня он был настоящим. Я взял ее в жены, мою детку, перед лицом ее богов.

Ее псоглавых и птицеглавых богов. Богов египетских и греческих одновременно. Богов, мне чуждых.

Как счастливы мы были. Будто не стало всех этих лет, будто не было других свадеб, других встреч и других расставаний. Свадьба наша вышла причудливой смесью из греческих и египетских традиций. Мы обменялись браслетами по древнему обычаю, мою детку Ирада и Хармион украсили плющом, как это принято у гречанок. А как красиво было ее расшитое невиданными узорами платье, о, моя царица Египта, прежде она никогда не являлась ко мне в чем-то столь изящном, столь сдержанном и в то же время роскошном.

А как сладка оказалась наша брачная ночь. Я обладал ей по праву, данному мне богами этой земли, обладал ей много раз, уже как женой.

О, мы кричали больше обычного, перебудили, должно быть, весь дворец. Будто бы наша свадьба дала нам право отпустить наши сердца.

Как чудесно и правильно все стало в одночасье. Пусть Рим никогда не признает моей любви к царице Египта, эта свадьба была настоящей, потому как мы обменялись сердцами.

Но, вообще-то, милый друг, не думай, что превознося мою детку, я обесцениваю другие мои чувства, другие мои встречи, расставания и свадьбы.

Мне повезло, в моей жизни никогда не было напрасной любви.

В любом случае, через пару недель после нашей свадьбы, ко мне заявился Курион. Было ему уже что-то около восемнадцати лет и, увидев его, я поразился, до чего похож мальчишка на своего отца.

Тогда я подумал: надо же, вот он Курион-старший.

А потом стало еще горше, когда я подумал: а раньше Курион-старший был отец моего друга, а теперь уже — мой друг, как течет жизнь. Вот и Антилл скоро уже будет Антоний, а я стану Антоний-старший. Как прискорбно и прекрасно, что жизнь продолжается.

Впрочем, пока еще я оставался единственным значимым Антонием в мире. Вероятно, я и останусь. Если только мой трусливый Юл не удивит меня когда-нибудь, впрочем, уже не меня.

В любом случае, я радушно принял Куриона, мы обнялись, и я понял, что движения у мальчишки те же, что и у его отца. Ну как так может быть? Знал ли нынешний Курион Куриона прошлого? Совершенно нет.

— Я уехал, — сказал он. — Хотя Октавия просила меня остаться. Она очень добрая, и я ей благодарен, но…

Он помолчал, и я не стал ему подсказывать, а только велел виночерпию подлить Куриону вина, как взрослому.

— Но я хочу быть здесь, с тобой.

— Знал бы ты, — сказал я. — Как любил хорошее винцо твой отец, попробуй.

Курион чуть ли не залпом опустошил кубок, а потом ответил:

— Я не разбираюсь в вине. Послушай, Антоний, я знаю, где я должен быть.

— И где же? — спросил я. — Какие твои мысли по этому поводу?

Он воскликнул с горячностью:

— Здесь! Я должен сражаться на твоей стороне.

А я подумал, что есть в нем нечто и от Фульвии. Вот эта вот безрассудная смелость, желание пуститься в опасное приключение.

— Да? — спросил я.

— Марк! — сказал он, схватив меня за плечи, и в этот момент напомнил мне уже меня самого в юности. А я, стало быть, превратился в Публия. — Прошу тебя, разреши мне послужить тебе. Да, я неопытен, но я много тренировался.

— А что говорит Октавия? — спросил я.

— Октавия мне не мать, моя мать умерла.

— Но что она говорит?

— Она говорит, что я должен слушать свое сердце.

— Удобно, — сказал я.

— Пожалуйста, Марк, дай мне доказать тебе, что я достоин.

Достоин чего, смерти? Но это сейчас я думаю так. А тогда я сделал для Куриона то, чего не сделал для меня Публий. Я дал ему выразить свою благодарность.

— Ты и в самом деле этого хочешь?

— Многие солдаты моего возраста, — сказал он.

— Но ты же человек особый, я должен поставить тебя на командование.

— Так научи меня или поставь, куда только хочешь, я сделаю все, что нужно.

А я подумал: и почему, малыш, ты так благодарен мне? Что видел ты хорошего от меня, я пил да гулял, изменял твоей маме, воевал в далеких землях. За что любим я тобой, а, тем более, так сильно? Разве же за подарки? Или за какое-то доброе слово?

За что любим я тобой настолько, что ты последуешь за мной куда угодно и отдашь свою молодую жизнь?

Быть может, Публий тоже думал: откуда это? Быть может, он недоумевал. В любом случае, я однажды хотел отдать жизнь за отчима. Таково было мое искреннее и даже осознанное желание. Может, искренней и осознанней ничего в моей жизни потом и не было.

Я обнял Куриона и сказал:

— Спасибо, сынок. С такими солдатами, как ты, я выиграю любую войну.

— Надо было тебе, — засмеялся он, совсем как его отец. — Еще больше детей растить.

— Надо было, — сказал я серьезно. — Я-то уже немного и пожалел. Насчет всех детей мира.