Марк Антоний

Вдруг я почувствовал, что подготовка к войне для меня закончена, вот именно сейчас, на приезде Куриона. Все самое важное случилось, и начался последний эпизод.

В общем, пойду посплю, ибо говорят, что в смерти, хоть внешне она и напоминает сон, люди больше не спят.

Мне стоило бы больше ценить сон, учитывая мою лень и праздность.

Твой брат, Марк Антоний.

После написанного: вздремнул, а приснилось мне, что я золоторогий бык, бегу, и никто не хлещет меня по спине. Куда бегу — не знаю. Но сам процесс мне очень понравился.

Послание двадцать седьмое: Промедление

Марк Антоний брату своему, Луцию, с великой печалью и всеми прочими атрибутами обреченного.

Здравствуй, милый друг! Так странно, история моя уже ближе к концу, чем к началу, причем весьма радикально приблизилась она к этому самому финалу, что мы наблюдаем сейчас.

А проживать все это было дольше, чем рассказывать. Неужто все и уместилось? Все важное, что я любил, что я ненавидел.

Здесь, у края, у самого края, я вижу ясно. Кажется, будто жизнь моя даже красива, и есть у нее некоторое художественное назначение. Может, всякая жизнь стоит того, чтобы ее рассказать? Интересно, какой была бы твоя история, и в частях, где мы с тобой неизбежно пересекаемся, как сильно отличалась бы она от моей?

В конце концов, наша память все время изменяется, и многое влияет на итоговую картину. Вот, кстати говоря, об этом. Я думал об изменениях, которые привносят люди в нашу жизнь.

Вот, к примеру, мой старший сын, он прожил меньше недели, и я понятия не имею, что это за человек, почему он умер и куда отправился после этого. Я ничего о нем не знаю. В масштабах моей личной истории мы провели вместе лишь мгновение. Но у моего старшего сына есть собственная история, она очень короткая, однако, столкнувшись с ней, я изменился. Не так сильно, как я ожидал, но и не так слабо, как я тоже ожидал. Я стал другим, и все стало другим. Где бы я был, если бы не мой старший сын? Чего бы не случилось в моей жизни? Какие бы я не принял решения?

Мертвые младенцы — это печально, но случается сплошь и рядом. И в то же время не стоит недооценивать маленькие жизни, их вклад в нас.

А мой сын, успел ли он как-нибудь измениться от встречи со мной? Возможно. Дети вообще все впитывают и меняются очень быстро.

Ну все, слишком много уже этого слова, "меняться", "изменяться" — оно будто бы таит в себе какую-то светлую, яркую перспективу, большую даже, чем загробная жизнь, существует она или нет.

В любом случае, знай, я так люблю тебя, я благодарен тебе за все.

Вот еще об изменениях, снова о них. Я думал о своей юности, о том, что она была главным образом спокойной. До смерти Публия меня мало что волновало, да и ты тоже рос беззаботным и вполне довольным.

А вот жизнь Антилла, да и сотен других таких вот мальчишек, омрачена очередной гражданской войной. Все бы ничего, каждого ждет своя судьба, а времена, в которые мы живем, даются лишь один раз, и этого не изменить. Да, все бы ничего, однако же такой мир создал для Антилла именно я. Своими действиями, словами и всем таким прочим. И что теперь?

Пока на роскошных пирах сверху рабы лили на нас благовония, мир менялся — из-за моего попустительства в том числе. Я создал мир для своего ребенка, и вот он такой — не лучший вариант из многих. Это стыдно.

Одна надежда, быть может, хотя бы Филадельф будет жить там, где мои ошибки уже исправлены.

Это при условии, конечно, что Филадельф будет жить.

Всем хотелось бы, чтобы дети их попали в хорошее место, туда, где у них будет шанс счастливо прожить жизнь и умереть лет этак под сотню в окружении милашек-внуков. Не столько себе, сколько моим мальчишкам и девчонкам, хотел бы я именно такого финала.

Что касается меня, не думаю, что с моим характером все могло закончиться как-то иначе. Я никогда и не ждал, что буду жить долго.

Вот, опять он разнылся, этот великолепный Марк Антоний. Сегодня плакала Селена. Моя детка сказала ей, что однажды мамы и папы не будет рядом, а она сразу все поняла. Дети вообще больше понимают, чем нам бы хотелось.

А у меня так разрывалось сердце, но я не знал, что ей сказать. Почему ее братья, единокровный и единоутробный, могут умереть? Почему ее родители? Ну как ей это объяснить?

Твой папочка, хоть ты и любишь его, идиот.

Так что, быстро разлюби своего папу и никогда не следуй его примеру ни в чем.

Впрочем, ладно, опять я думаю о плохом, этого совершенно не надо делать, тем более — сейчас. Весьма скоро все решится, так или иначе, скорее так, чем иначе, и мы с тобой встретимся. И все будет хорошо. Я обещаю. Самому себе, тебе и всем на свете.

В общем, о войне. Да, конечно, после того, как я женился на Клеопатре, все со мной было уже понятно. Впрочем, вряд ли этому кто-то удивился.