Маршалы Наполеона. Исторические портреты

Имя Наполеона иногда приводят в качестве примера человека, который никогда не признавал себя побежденным, но теперь свое поражение он признал довольно легко. Какие бы шансы ни существовали на то, чтобы поблефовать по поводу катастрофы, которая постигла его на склонах плато Мон-Сен-Жан, и представить ситуацию в более выгодном свете, они были уничтожены Неем. Дело в том, что Ней, прискакавший в Париж за три дня до появления перед столицей прусской легкой кавалерии, имел неосторожность снова окунуться в политику. В частности, в ответ на попытку Карно преуменьшить масштабы катастрофы он воскликнул: «Это ложь! Вы обманываете палату! Веллингтон наступает, а Блюхер не разбит. У нас остался только корпус Груши, и враг будет у ворот Парижа через неделю!»

Оснований не верить словам человека, последним покинувшего поле боя, не было. Наполеон немедленно отправился в Мальмезон, загородный дворец отвергнутой им Жозефины, скончавшейся до возвращения ее супруга с Эльбы, а через день-два он уже был в Рошфоре, на океанском побережье, рассматривая некоторые довольно необычные планы бегства в Америку. Любопытно, что его брат Жозеф, этот незадачливый король Испании, теперь сделал по отношению к нему очень благородный жест. Он предложил Наполеону поменяться с ним местами, отдав ему свой паспорт. Отвергнув это великодушное предложение, а также мысль бежать, спрятавшись в бочке, Наполеон решил спасти свою жизнь, сдавшись в плен англичанам. Если бы его удалось захватить Блюхеру, то страны, победившие во Второй мировой войне, получили бы прецедент для Нюрнбергского процесса. Наполеон был бы предан суду военного трибунала и расстрелян.

Людовик и его двор снова водворились в Тюильри. Они несколько запыхались, но пытались этого не показывать. Чтобы отвлечь внимание от своих затруднений, Бурбоны начали охоту за ведьмами, а самым подходящим бальзамом, которым они собирались умастить свою уязвленную гордость, была для них кровь Нея, человека, обещавшего им привезти корсиканскую канарейку в железной клетке.

В Париже царило оживление. Политики очнулись от своего стодневного сна и начали спрашивать друг у друга, что же могло свести их с ума настолько, что они приняли Наполеона во второй раз. Впрочем, в дикой суматохе, поднявшейся в связи с их стремлением реабилитировать самих себя, о Бонапарте они почти забыли.

Те, кто еще недавно колебался, вылезали на поверхность, нацепив белые кокарды, а роялисты, опять оказавшиеся на коне с помощью иностранных штыков, принялись выискивать наполеоновских орлов с простодушием людей, которых один вид такого орла должен приводить в крайнее недоумение.

Только одно препятствие мешало им арестовывать, изгонять или расстреливать всех сколь-нибудь значительных лиц, сражавшихся под знаменами Наполеона при Линьи, Катр-Бра и Ватерлоо, но оно было весьма значительным. Когда союзники приблизились к воротам Парижа, им пришлось иметь дело с Даву, причем даже Бурбоны затруднялись найти причину отдать под суд Железного маршала, поскольку он никогда им не присягал. Преимущества в игре были на стороне Даву. Он занимал пост военного министра и выполнял свои обязанности умело и компетентно. Или союзники объявят полную амнистию всем лицам, принимавшим участие в реставрации режима Наполеона, или же он, Луи-Никола Даву, выведет армию за Луару и будет продолжать войну бесконечно долго. Союзники могут принять эти условия или отвергнуть, но они — таковы. Для ведения переговоров союзники выбрали другого маршала, Макдональда, и тот попытался договориться с упрямым Даву. Макдональд посоветовал союзникам принять его условия, и соглашение было подписано. Только после этого войска коалиции были впущены в город, а король Людовик через двадцать один день после битвы при Ватерлоо мог возвратиться в Тюильри.

В обозе Людовика в Париж въехали маршалы: Виктор, Мармон, Сен-Сир и Периньон. С несколько большим чувством собственного достоинства из тени выступил Удино. Старый Массена, занимавшийся переводом своих капиталов за границу, что теперь оказалось совершенно ненужным, также появился в Париже и даже предпринял робкую попытку предложить режим регентства в пользу малолетнего сына Наполеона, находившегося в это время под охраной в Вене.

Военное министерство перешло из рук Даву к Сен-Сиру. Бывшему же сержанту Виктору, крикливому республиканцу в дни падения Бастилии, было поручено возглавить охоту за ведьмами и клеймить своих прежних друзей как изменников. Виктор не слишком зарекомендовал себя в качестве командира, способного принимать самостоятельные решения на поле брани, но прекрасно проявил себя в качестве полицейского, в чем его эффективно поддерживал его приятель Мармон, герцог Рагузский, имя которого стало во Франции синонимом слова «предатель». Подобно тому, как во Вторую мировую войну имя норвежца Квислинга приобрело в Европе особое значение, так и слово «Рагуза» вызывало отвращение у людей, сражавшихся рядом с Мармоном в 1793–1814 годах.