Маршалы Наполеона. Исторические портреты

18 июня в 13.00 артиллерийская дуэль прекратилась, и герой сотни сражений устремился на удерживаемую англичанами ферму Ла Эй-Сент. После ужасающей рукопашной схватки французам удалось захватить ее сады, но не строения. На своем правом фланге англичане зацепились за еще один опорный пункт их обороны — замок Угомон. Атака следовала за атакой, кавалерийский налет — за налетом, пока неглубокая низина между двумя армиями не оказалась забитой мертвыми и ранеными людьми, лошадьми и обломками снаряжения, а земля, взрытая рикошетирующими ядрами, стала похожей на неровно вспаханное поле. Однако англичане продолжали держаться, хотя охваченные паникой части из Нассау ударились в бегство и даже достигли Брюсселя, разнося новость об еще одном триумфе Наполеона. Услышал эту горестную для него новость и Мармон, с беспокойством ожидавший известий, которые предопределили бы его дальнейшие действия.

Ней сражался, как сумасшедший, всегда во главе ударных батальонов. Под ним было убито две лошади, он затребовал третью. Каким-то чудом он оставался невредимым; его не брали ни пуля, ни штык, ни клинок. Однако те, кто видел, как он организовывал крохотные арьергардные отряды на дороге к Смоленску, Орше и Ковно, отмечали странные изменения в его поведении. За все время долгого, сопровождаемого боями отступления из России он оставался спокойным, холодным, выдержанным. Если он молчал, то за него говорил повелительный жест, вселяющий бодрость в слабых и отгоняющий тень смерти от глаз умирающих. При Ватерлоо же ни ободряющих слов, ни жестов Нея никто не наблюдал. Он бранился, проклинал и кромсал врагов, но никаких жестов ободрения не делал. Он бушевал, неистовствовал, выкрикивал призывы, но ободрял своих людей только личным примером, а не словами. За два дня до битвы при Ватерлоо, у Катр-Бра, кто-то слышал, как он прорычал: «Если б только меня убила английская пуля!» Теперь, на склонах Мон-Сен-Жан, многим казалось, что он специально ищет смерти. Что это было: следствие угрызений совести или желание смерти у человека, отдавшего войне всю свою жизнь?

К вечеру строения фермы перешли в руки французов; ее гарнизон был переколот штыками. Но позади фермы английская линия продолжала держаться, а самые жаркие схватки разгорелись у разбитых ворот Угомона. И в этот момент Ней совершил самый жестокий просчет за всю кампанию, изобилующую тактическими ошибками с обеих сторон. Он поднял тяжелую кавалерию и, сам поскакав впереди, атаковал еще не вводившиеся в бой английские каре, стоявшие за основанием плато.

Даже в столетии, которому предстояло увидеть появление автоматического оружия, никто и никогда не наблюдал подобных сцен. Это был последний случай традиционного ведения войны и гибель традиции, уходящей корнями ко временам атак слонов Ганнибала на римскую фалангу или — еще дальше — к временам защиты Фермопил. После Ватерлоо на полях сражений пехоте уже редко подавалась команда: «Строиться в каре, готовиться отражать конницу!» Правда, традиция отмирала с трудом, и в последний раз эту команду можно было услышать под Омдурманом[35]. Но все равно она никогда не отдавалась такому большому количеству войск, и ее выполнение не производило такого впечатления на наблюдателей, как при Ватерлоо.

Кирасиры, драгуны, конные егеря, уланы, гусары, конные жандармы помчались рысью и пересекли эту долину смерти, достигнув плато, где их и встретила уставшая за день английская пехота, расположившаяся в три ряда (лежа, на колене, стоя) и отражавшая каждую атаку залповым огнем. Под этим огнем несущиеся в строю эскадроны таяли буквально на глазах и цвет кавалерии Великой армии превращался в хаотичную массу всадников, которые, действуя каждый за себя, пытались колоть и рубить ощетинившихся штыками англичан, валились друг на друга или отступали в долину, чтобы перестроиться и снова, и снова, и снова мчаться в атаку. Все это продолжалось до тех пор, пока каждое каре не оказалось окруженным валами из мертвых и умирающих французов. «Что-то слишком рано!» — заметил Наполеон, наблюдавший за происходящим с высоты близ фермы Бель-Альянс, но предпринять ничего не мог. Убедившись же, что его великолепная конница потерпела поражение, он направил в атаку резерв Келлермана, тщетно надеясь, что большее число эскадронов все-таки сумеет достичь должного результата и вытеснить англичан с поля боя.

Ней возглавлял каждую атаку. Увидев, как оборачиваются события, он в настоятельной форме затребовал у императора подкреплений. Но тень поражения уже нависла над Наполеоном. «Подкреплений… — пробормотал он. — А где, он думает, я их смогу взять?» Но по-прежнему предоставил командовать сражением Нею. Мучаясь в седле от боли (он страдал геморроидальным кровотечением еще с момента высадки на французском побережье), Наполеон следил за тем, как последние эскадроны Великой армии разлетаются на части, наталкиваясь на поредевшие каре, и только в начале вечера одиннадцать батальонов гвардии предприняли последние героические усилия согнать англичан с плато.