Мартин М.: Цветы моего детства

Они принялись спорить, а Мартин молча сидел в углу между подушками и, не принимая участия в разговоре, слушал их одинаково сдержанные, но твердые и полные убежденности голоса с невыразимой нежностью. На секунду ему показалось, что они подходят друг другу гораздо лучше, чем он любому из них, ему стало грустно и захотелось раствориться в прохладном воздухе зимней комнаты, или, может, превратиться в прозрачное розовое облачко или в опавший лепесток георгина. Но сделать этого он не мог, так что только слегка приподнял правую сторону своего седалища и почти беззвучно выпустил из себя струйку газа, надеясь, что это не испортит атмосферу ни в буквальном, ни в переносном смысле (симпатичным он себе больше не казался).

В конце концов первое и единственное правило «Клуба несоревнующихся» стало звучать так: «По мере возможности и сил избегать всего, что заключает в себе соревновательный элемент любого рода». Президентом клуба было решено назначить Ко-ко, цыпленка с недоразвитой правой лапкой, сидевшего и днем и ночью в одном и том же месте между стеной с выцветшими обоями и глиняным горшком с увядающей монстерой.

Избавление

Признаваться в этом было тяжело, но в глубине души Мартин знал, что удерживало его мать и госпожу Лилию с отцом. Фредерик М. был определенно самым привлекательным мужчиной в их городишке и живым примером тлетворности соревнований – он был победителем всегда и везде, не приложив к тому же ни капли усилий для этого. С его мужественного, неизменно гладко выбритого лица никогда не сходило одно и то же маслянистое самодовольство. Даже абсолютное отсутствие вкуса не портило его. Интересно, размышлял Мартин, если бы отец не был красив, он бы не стал таким напыщенным придурком или, напротив, был бы еще хуже? Впрочем, в последнее время он как будто слегка образумился, или просто притих под властной, покрытой увесистыми перстнями, рукой госпожи Лилии. Иногда он представлял, как она прогоняет отца из дома, а вместе с ним уходит и Корнелиус. И они остаются с ней вдвоем, готовят множество изысканных блюд, выращивают прекрасные экзотические цветы, перешивают старую одежду (госпожа Лилия работала в ателье), красят стены, ходят по магазинам, а однажды, может быть, даже идут вместе на кладбище. Но нет, этого не могло произойти. И едва ли ему стало бы от этого лучше. Знать, что где-нибудь там, где-то еще этот человек с такими же, как у него, глазами продолжает с гордостью носить военную форму и разговаривать с официантками и вообще почти всеми женщинами фамильярно-непристойным тоном, из-за которого Мартин всю жизнь сгорал от стыда, было бы, возможно, еще более мучительно, чем продолжать быть частью этой жизни. Нет, должно было найтись другое решение, и это решение уже очень скоро подскажет ему Герман К.

Герман К.

Вообще-то Герман К. появился уже давно. На бесчисленных рисунках, которые Мартин делал при помощи карандашей и бархатистой бумаги, он танцевал, истекал кровью, оплакивал мертвых птиц и просто чего-то ждал – наверное, своей возможности высказаться. У него было тонкое субтильное тело, длинные стоячие уши и немигающие черные глаза. Формально он был кроликом. Поначалу Мартин встречал его только на кладбище, когда приносил цветы для матери. Очень робко он выглядывал из-за какого-нибудь надгробия, а когда понимал, что его заметили, убегал по-человечьи, на двух ногах, в лес. Да, Мартин понимал, что здесь что-то не так, что нельзя делать вид, что все по-прежнему и продолжать хранить это в секрете. Но в Германе К. было то, что не смогли бы понять даже Фи, Мария и Клелия. Он пришел к нему из тех мест, где среди маленьких синих фиалок жил лис, где в небе всегда висели тяжелые серые облака, готовые вот-вот разразиться ливнем, но поскольку времени в этих краях не существует, они просто оставались висеть как есть, тяжелые и серые. Он был с ним в больнице, он был с ним школе, он был с ним в самые тяжелые моменты жизни, хотя его и не всегда можно было увидеть. Он был с ним не для сочувствия и поддержки. Он просто был с ним. Он пришел к нему оттуда, куда Мартин никогда бы не смог никого отвести. И если бы вход туда оказался для него закрыт, никакая радость на свете не смогла бы удержать его в этой жизни. Потому-то он и не мог позволить себе что бы то ни было, способное отпугнуть Германа К.

И уже тогда Мартин знал, что готов ради него на все, абсолютно и безоговорочно.

Фасоль

На каждом школьном уроке музыки, который удивительным образом не имел ничего общего с музыкальной школой и всем тем, что в ней происходило, они неловко и невпопад исполняли выуженные из каких-то заплесневелых периферийных культурных областей песни под аккомпанемент мрачной и надутой госпожи Алалы, баянистки. Мартину не нравились эти лубочные баллады. Всех остальных они просто смущали. Но для него они были еще и оскорблением хорошего вкуса.

– В той бухте, где отважный Грей нашел свою фасоль,

В той бухте, где фасоль дождалась Грея!