Мартовскіе дни 1917 года

Шульгин застал момент, когда толпа " забурлила" под вліяніем агитаціонных рчей ораторов и требовала "закрыть двери", дабы "Александра Ивановича" не выпустить, а "документы" отобрать[274]. Спас положеніе инженер, устыдившій толпу "вы хуже стараго режима". "Двери отворились Гучков говорил какія-то успокаивающія слова", а Шульгин мотивировал необходимость немедленнаго отъзда, так как "сейчас в Гос. Дум между Комитетом Думы и Совтом Р. Д. идет важнйшее совщаніе, на котором... все ршится". "Толпа разступилась — скоре дружественно"... Желзнодорожный инспектор Некрасов, сопровождавшій делегатов во время поздки в Псков, дал Ломоносову другое объясненіе. Гучкова приняли за "самозванца" и хотли арестовать. Вмшался Некрасов и сказал, что они привезли "акт отреченія". Пошли "какіе-то переговоры". Нас "вжливо продержали еще минут двадцать и выпустили"[275]. Так и остается неизвстным из разсказов мемуаристов — читал ли Гучков акт отреченія рабочим. Вроятне всего читал, и возбужденіе, силу котораго каждый мемуарист передал на свой лад, вызвало упоминаніе о воцареніи Михаила. Сам Гучков в воспоминаніях не упомянул об инцидент: он говорит, что от начальника станціи делегаты узнали, куда они спшно должны хать.

3. У Великаго Князя.

"Вот Милліонная"... Вел. Князь имл очень взволнованный вид, — вспоминает Керенскій. Кн. Львов и Родзянко изложили взгляд большинства, Что сказал Родзянко, "пространно", по словам Милюкова, мотивировавшій необходимость отказа "новаго императора", мы можем догадаться по его воспоминаніям. Говорил ли Родзянко о незаконности манифеста, о дефективности текста "конституціи", мы не знаем. Очевидно, центром были соображенія тактическія, вытекавшія из учета настроенія революціонных элементов: "для нас было совершенно ясно, Вел. Кн. процарствовал бы всего нсколько часов и немедленно произошло бы огромное кровопролитіе в стнах столицы, которое бы положило начало общегражданской войн. Для нас было ясно, что Вел. Кн. был бы немедленно убит и с ним вс сторонники его, ибо врных войск уже тогда в своем распоряженіи не имл и поэтому на вооруженную силу опереться не мог. Вел. кн. Мих. Ал. поставил мн ребром вопрос, могу ли я ему гарантировать жизнь, если он прімет престол, и я должен был ему отвтить отрицательно... Даже увезти его тайно из Петрограда не представлялось возможным: ни один автомо6иль не был бы выпущен из города, как не выпустили бы ни одного позда из него"...[276].

Наступила очередь Милюкова изложить позицію "меньшинства", т.е. свою собственную точку зрнія[277]. Вновь очень картинно изо­бразил Шульгин "потрясающую" рчь Милюкова — "Головой — блый, как лунь"[278], лицом сизый от безсонницы, совершенно сип­лый от рчей в казармах, на митингах, он не говорил, но каркал хрип­ло": если откажетесь — Россія погибла. Естественно, что именно в этом изложеніи всегда цитируется рчь Милюкова. Но с Шульгиным, как мемуаристом, всегда происходят небольшіе malentendus: депутат попал на Милліонную лишь к самому концу рчи Милюкова. Поэтому возьмем лучше ту общую характеристику ея, которую дал сам Милю­ков в своем уже историческом повствованіи: "Сильная власть, не­обходимая для укрпленія порядка, нуждается в опор привычнаго для масс символа власти. Временное Правительство одно без монар­ха... является утлой ладьей, которая может потонуть в океан народ­ных волненій; стран при таких условіях может грозить потеря всякаго сознанія государственности и полная анархія, раньше, чм со­берется Учр. Собраніе, Временное Правительство одно до него не до­живет" и т. д. По словам Керенскаго, Милюков говорил боле часа с большим спокойствіем и хладнокровіем, явно желая, по мннію мемуариста, затянуть разговор до прізда псковичей, надясь в них найти опору. Совсм иное объясненіе длинной рчи Милюкова и его состоянія — крайне возбужденнаго, а не спокойного — дали Алданову другіе участники совщанія (анонимные в стать писателя): "это была как бы обструктція... Милюков точно не хотл, не мог, боялся окончить говорить, он обрывал возражавшаго ему, обрывал Родзянко, Керенскаго и всх"...[279]

По прізд псковских делегатов был объявлен перерыв для взаимной информаціи. Посл нкоторых колебаній или размышленій Гучков ршил, что он должен поддержать позицію Милюкова, и объя­вил, что если Мих. Ал. присоединится к позиціи большинства, он не вступит в состав правительства.

По Керенскому посл перерыва говорил Гучков, по Шульгину — Керенскій. В изложеніи послдняго Керенскій сказал приблизительно так: В. В., мои убжденія республиканскія. Я против монархіи...[280].