Мартовскіе дни 1917 года

Какія реальныя возможности открывались перед Михаилом Александровичем? Личныя настроенія и теоретическія выкладки пытавшихся предугадать событія политиков не создавали еще базы для активнаго дйствія. В отрывках воспоминаній, напечатанных в "Совр. Зап.'', Милюков очень опредленно утверждал, что он хотл "рискнуть открытым конфликтом с революціонной демократіей" и разсчитывал тогда на успх, как он потом, нсколько позже, говорил Набокову. Набоков же считал эту возможность "чисто теоретической". "Несомннно, — разсуждает в воспоминаніях Набоков, — для укрпленія Михаила потребовались бы очень ршительныя дйствія, не останавливющіеся перед кровопролитіем, перед арестом Исп. Ком. Совта Р. и С. Д... Через недлю, вроятно, все вошло бы в надлежащія рамки. Но для этой недли надо было располагать реальными силами... Таких сил не было. И сам по себ Михаил был человком, "мало или совсм не подходящим к той трудной, отвтственной и опасной роли, которую ему предстояло бы сыграть". "Вся совокупность условій была такова, что принятіе престола было невозможно", - заключает мемуарист. Не мог же Милюков, готовившійся "на собственный страх и риск" к "ршительной" игр, не учитывать всей той обстановки, которую рисует Набоков?[286]. Алданов, опросившій "всх, кого только мог" о совщаніи в кв. кн. Путятиной, говорившій и с Милюковым, сообщает, что Милюков "совтовал Великому Князю в эту же ночь оставить Петербург с его революціонным гарнизоном и, не теряя ни минуты, выхать в Москву, гд еще была военная сила". "Три энергичных, популярных, на все готовых человка — на престол, во глав арміи, во глав правительства — могли бы предотвратить развал страны". Великій князь Михаил лично был человк отважный, как свидтельствуют вс военные, видвшіе его в боевой обстановк[287]. Во глав арміи стоял в. кн. Ник. Ник., человк достаточно энергичный и не помышлявшій в эти дни о капитуляціи — он мог, к тому же, опереться на сочувствіе всего высшаго команднаго состава, который видл в отказ от престола Мих. Ал. большую трагедію для фронта. Во глав правительства должен был неминуемо в таком случа встать Милюков, ибо, как говорит он в качеств историка, "об стороны (на совщаніи) заявили, что в случа ршенія, несогласнаго с их мнніем, он не будут оказывать препятствія и поддержат правительство, хотя участвовать в нем не будут". Вакансія премьера освобождалась.

Надо предполагать, что, длая предложеніе о перезд в Москву, Милюков не считал, очевидно, столь уже безоговорочным, как передает Набоков с его слов, что "в первые дни переворота гарнизон был в руках Гос. Думы". Не был он и всецло в руках Совта. Не было и того настроенія гражданской войны, в атмосфер которой могла родиться мерещившаяся Родзянко и др. опасность убійства Мих. Ал. Не думаю, чтобы и в квартир кн. Путятиной, охраняемой нсколькими десятками преображенцев, чувствовался тот почти паническій страх, о котором разсказывает Шульгин: "Керенскій, — передает трепещущій Терещенко, — боится, чтобы не убили Великаго Князя: вот-вот какія-то бродящія кругом "банды" могут ворваться". Эти опасенія в большей степени зависли от настроенія молодого министра финансов революціоннаго правительства, бывшаго до революціи чуть ли не кандидатом на цареубійство, который, в изображеніи Шульгина, очень тяжело и непосредственно переживал сцену, разыгравшуюся на Милліонной: "Я больше не могу... что длать, что длать!..." "Маленькая анекдотичная подробность", переданная Гучковым, как будто говорит скоре за то, что Керенскій боялся появленія "банд" другого типа. Когда Гучков попробовал по телефону переговорить с женой и сообщить ей о своем прізд, Керенскій пожелал знать, с км будет говорить Гучков... У Керенскаго "было подозрніе, что я хочу вызвать какую-либо военную часть, которая силою заставила бы Михаила остаться на престол"[288].