Мартовскіе дни 1917 года

Демагогія, вольная и невольная[486], конечно, и здсь сыграла свою зловредную роль, парализуя трезвую оцнку рабочей тактики, которую давала, напримр, общая резолюція по рабочему вопросу, принятая на Совщаніи Совтов. В ней на тяжеловатом офиціальном язык говорилось: "...в обстановк войны и революціи пролетаріат... должен особенно строго взвшивать фактическое соотношеніе матеріалов и общественных сил труда и капитала, определяемое, главным образом, состояніем промышленности и степенью организованности рабочаго класса, памятуя, что теперь больше, чм когда либо, экономическая борьба пріобртает характер борьбы политической, при которой важную роль играет отношеніе к требованіям пролетаріата остальных классов населенія, заинтересованных в укрпленіи новаго строя". Демагогическіе призывы находили отзвук в масс в силу не только примитивной психологіи ''неимущих". "Легенда" относительно астрономической прибыли промышленности, работавшей на оборону страны, крпко укоренилась в общественном сознаніи — об этой "сверхприбыли" не раз с ораторской трибуны старой Государственной Думы говорили депутаты даже не лвых фракцій, а правых и умренных, входивших в прогрессивный блок[487]. Допустим, что довоенное процвтаніе промышленности и ея искусственная взвинченность в первый період войны были уже в безвозвратном прошлом, что эти прибыли истощились в дни изнурительной и затяжной міровой катастрофы, и что промышленность — как доказывают нкоторые экономисты — вошла в революціонную полосу разстроенной и ослабленной — побороть укоренившуюся психологію нельзя было отвлеченным, научным анализом, тм боле, что свднія о "колоссальных военных барышах" отдльных промышленных и банковских предпріятій продолжали появляться на столбцах періодической печати и на устах авторитетных дятелей революціи, не вызывая опроверженій. Даже такой спокойный и по существу умренный орган печати, как московскія "Русскія Вдомости", нсколько позже в связи с августовским торгово-промышленным създом, негодовал на то, что създ "совершенно закрыл глаза на вакханалію наживы". В годы войны неслыханные барыши (50-71%) 15-16 гг. — признавала газета — "внесли заразу в народныя массы". "Чудовищность" требованій повышенія заработной платы в революціонное время все же была относительна, как ни далека была жизнь от тезы, что "смысл русской революціи" заключался в том, что "пролетаріат выступил на защиту русскаго народнаго хозяйства, разрушеннаго войной". (Покровскій). Когда мемуаристы говорят о требованіях прибавок в 200-300% и боле (утвержденія эти безоговорочно переходят па страницы общих исторических изысканій), они обычно не добавляют, что эти прибавки разсчитывались по довоенной шкал: поправка на систематическое паденіе цнности рубля во время революціи сводит эту "чудовищность" к прозаической конкретности — данныя статистики, как будто объективно устанавливают, что рост заработной платы и общем продолжал отставать от цн на продукты питанія[488]. Ненормальность положенія, когда заработную плату приходилось выплачивать в счет основного капитала предпріятія, как неоднократно указывали представители промышленников в совщаніях, созываемых впослдствіи министерством торговли и промышленности, приводила к требованіям повышенія государством цны на фабрикаты, производимые на оборону: уступки промышленников рабочим — говорил Некрасов на Московском Государственном Совщаніи — фактически перекладывались на государство. Послднее обращалось к главному своему ресурсу — выпуску бумажных денег.

Выход из заколдованнаго круга мог быть найден только в опредленной экономической политик, которой не было у Временнаго Правительства, загипнотизированнаго концепціей рисовавшагося в отдаленіи вершителя судеб — Учредительнаго Собранія... Только противопоставив такую опредленную программу для переходнаго времени, можно было свести на землю соціалистическія "утопіи".

3. Земля — народу.

В параллель к постановк вопроса о нормировк трудового дня можно привести иллюстрацію из области недостаточно отчетливой земельной политики Временнаго Правительства, расширявшей рамки мстнаго революціоннаго правотворчества и свидетельствовавшей, что у Правительства не было конкретнаго плана аграрных мропріятій временнаго характера для переходнаго періода. В этой области положеніе Правительства "цензовой общественности", конечно, было особенно трудно, так как надлежало примирить не только діаметрально противоположные интересы, но и в корень расходящіеся принципы[489]. При отсутствіи единаго общественнаго мннія не могло быть и той самопроизвольно рождающейся директивы, которую впослдствіи Временное Правительство в деклараціи, подводившей итоги его двухмсячной дятельности, называло "волею народа".