Мартовскіе дни 1917 года

Щегловитов был приведен. По всм почти воспоминаніям проходит сцена, разыгравшаяся в кулуарах между предсдателем Думы и считающим себя на дл диктатором лвым депутатом[121]. Из этих мемуарных версій выберем ту, которую дает Ичас: он был не только непосредственным свидтелем, но и дйствующим лицом; его изложеніе привлекает своей ясной простотой — затерянное к тому же среди газетных сообщеній, оно мене извстно, чм воспоминанія Керенскаго, Родзянко, Суханова, которыя легко сравнить между собой. В то время, когда "300 членов Думы" бродили по "унылым залам", ожидая ршенія Временнаго Комитета, "два студента с саблями наголо" ввели Щегловитова и обратились к Ичасу с вопросом: гд Керенскій? "Я велл отвести Щегловитова в приставскую комнату и сказал, что сам пойду за Керенским" — разсказывает Ичас. Керенскій отвтил: "сейчас приду, пусть подождут". "Минут десять мы его ждали. Тм временем толпа с улицы уже проникла в помщеніе и стала окружать нас. Керенскій прибжал в комнату и громко спросил, озираясь: кто меня звал? Тогда студент, конвоировавшій Щегловитова, указал на арестованнаго. Керенскій взволнованным голосом спросил: "Так вы — Щегловитов?" и... прибавил: "Ив. Гр., вы тот человк, который может нанести самый опасный удар ножем в спину революціи, и мы вас в такой момент не можем оставить на свобод". При этих словах вышел из своего кабинета, окруженный членами Комитета, предсдатель Гос. Думы Родзянко: "Ив. Гр., как вы сюда попали? А. Ф., вдь в Комитет постановленія об арест его не было?" "Я еще до избранія Комитета распорядился его арестовать" — отвтил Керенскій. "Так пойдемте в кабинет, обсудим этот вопрос. Ив. Гр., пойдемте со мной, посидите, пока мы обсудим этот вопрос" — продолжал Родзянко, протягивая Щегловитову руку. Тогда молодой студент с саблей оборвал предсдателя Думы: "Не по вашему распоряженію мы его арестовали и не можем отпустить его с вами". "Отведите г. Щегловитова в министерскій павильон и приготовьте ему кровать" — распорядился Керенскій и вошел вмст с комитетскими в кабинет предсдателя"[122]...

Арест Щегловитова, по словам Керенскаго, вызвал чрезвычайное возбужденіе среди "умеренных" членов Думы. Они настаивали на освобожденіи предсдателя Гос. Совта во имя принципа неприкосновенности членов законодательных собраній, они протестовали против превращенія Гос. Думы в дом тюремнаго заключенія и, вроятне всего, отнюдь еще не желали вступить на революціонный путь. Но фактическій "диктатор" был тверд, несмотря на вс протесты Врем. Ком., о которых говорит Родзянко. В воспоминаніях Керенскій высказывает удивленіе, как его коллеги не понимали, что освобожденіе Щегловитова в этот момент означало бы не только умаленіе престижа Думы в глазах масс, но и передачу его возмущенной толп на линчеваніе. Это было безуміе, на которое предвидвшій послдствія будущій генерал-прокурор революціи пойти не мог.

Министерскій павильон быстро наполнился арестованными сановниками — элитой бюрократическаго міра[123]. Сюда приводили арестованных по законным "правительственным" ордерам, выдаваемым от имени членов обоих Испол. Комитетов и их военной комиссіи; сюда поступали приведенные любителями творить самочинно революціонное правосудіе, согласно офиціальному объявленію доставлять сановников и генералов в Таврич. дворец, "буде таковых придется задерживать" (подобныя объявленія могли лишь толкать населеніе на производство арестов); сюда сажали добровольно явившихся в цлях самосохраненія — здсь они чувствовали себя, как за "каменной стной", по выраженію секретаря Родзянко. В хаос "черезполосицы" невозможно разобраться и опредлить случаи, когда вожди революціи в предписаніи арестов проявляли активную иниціативу и когда лишь вынужденно легализировали революціонное беззаконіе. Ордера посылались на бланках, которые были под рукой, и немудрено, напр., что с-р. Мстиславскій, член военной комиссіи, по собственному признанію, заполнил, не имя на это никакого права, бланки тов. пред. Гос. Думы. Мало понятно, на основаніи каких полномочій чл. Врем. Комитета Караулов, занявшій 28-го временно пост коменданта Тавр. дворца, отдавал 1 марта приказ о немедленном арест "всх чинов наружной и тайной полиціи и корпуса жандармов", но совершенно очевидно, что аресты в этой сред производились вовсе не в соотвтствіи с "приказом № 1", как утверждал впослдствіи отчет думской "комиссіи по принятію задержанных военных и высших гражданских чинов".