Мартовскіе дни 1917 года

Керенскій с перваго же момента сдлался вершителем судьбы представителей того режима, который свергла революція. Может быть, поэтому естественно, что его имя вн зависимости от офиціальнаго поста, который он занял 2-го марта, оказалось особо тсно сопряженным с волной арестов, прокатившейся по Петербургу. Отмчая "поразительную планомрность" арестов, несмотря на неоднократное, будто бы, объявленіе со стороны Врем. Ком, об их "незакономрности", Родзянко намекает на специфическую роль Керенскаго — по крайней мр воинскіе чины, производившіе аресты, указывали "имя члена Гос. Думы Керенскаго, как руководителя их дйствіями"[124]. В своем стремленіи охранить революцію от насилія ("в благородных усиліях", чтобы "Тавр. дворец не обагрился кровью") Керенскій проявлял временами, дйствительно, чрезмрное рвеніе. С нкоторой наивностью разсказывает он сам эпизод, имвшій мсто при арест б. мин. вн. д. и юстиціи Макарова. Гд-то и км-то арестованный Макаров был освобожден депутатами по "сердечной доброт": они не понимали, что только арестом и проявленіем извстной строгости — повторяет Керенскій свой излюбленный мотив — можно было воспрепятствовать массовым судам Линча. Керенскій спшит исправить оплошность депутатов, не подумавших о том, что сдлано было бы с этим бывшим министром, если бы господа демагоги и агенты-провокаторы узнали об освобожденіи министра, знаменитаго своей неосмотрительной фразой в Дум по поводу ленских разстрлов в 12-ом году: "так было и так будет" (этой фраз тогда придали нсколько иной смысл, чм тот, который вкладывал в нее ее произносившій). Узнав, что б. министр Макаров, боясь ночью возвращаться домой, нашел себ пристанище в частной квартир, расположенной в антресолях дворца, член Гос. Думы Керенскій, захватив двух вооруженных солдат, бгом поднялся наверх; перепугал даму, ему открывшую дверь на звонок, извинился, арестовал Макарова и водворил его в министерскій павильон. Дло, конечно, было не только в личной экспансивности лидера думской трудовой группы. Вроятно, и соображенія о гуманности привлечены были в данном случа мемуаристом задним числом. Эпизод скоре надо объяснить сугубо отрицательным отношеніем Керенскаго, выступавшаго в роли разоблачителя ленских событій, к тогдашнему министру вн. д., заслужившему, однако, общественную амнистію своим независимым поведеніем в послдній період царскаго правленія, когда он вызвал неблаговоленіе к себ со стороны имп. А. Ф. и должен был покинуть министерскій пост. И, может быть, не так уже не правы были т члены Думы, которые рекомендовали арестованному и освобожденному Коковцову, как он разсказывает в воспоминаніях, итти скоре домой, пока на него "не набрел Керенскій".

Побуждала ли обстановка в Таврическом дворц перваго марта к принятію таких экстраординарных мр, если даже допустить, что имя Макарова было пенавистно масс так же, как оно ненавистно было Керенскому? Мемуаристы противоположнаго лагеря по иным, конечно, основаніям явно сгущают атмосферу. Примром может служить повствованіе все тоге же Шульгина. Он чрезвычайно картинно разсказывает, как в Дум "побжало особое волненіе", когда пришел добровольно арестовываться или отдаться "под покровительство Гос. Думы" Протопопов (это было в тот же вечер, когда произошел эпизод с Макаровым), и как Керенскій проявил вс силы своего "актерскаго дарованія". От озлобленной толпы распутинскому ставленнику "ждать ничего хорошаго не приходилось". "И в то же мгновеніе я увидл в зеркал — живописует Шульгин — как бурно распахнулась дверь... и ворвался Керенскій. Он был блден, глаза горли... рука поднята. Этой протянутой рукой он как-бы рзал толпу... — Не смть прикасаться к этому человку... Вс замерли... И толпа разступилась... Керенскій пробжал мимо, как горящій факел революціоннаго правосудія, а за ним влекли тщедушную фигуру в помятом пальто, окруженную штыками"... Сам Керенскій разсказал о появленіи Протопопова в Дум мене картинно с вншней стороны, чм то сдлал сторонній очевидец происходившаго. По словам Керенскаго, его в одном из корридоров дворца остановила фигура страннаго вида, обратившаяся к нему с титулованіем "Ваше Превосходительство". Это оказался Протопопов. И Керенскій провел, не вызвав ничьего вниманія, этого наиболе ненавистнаго в Россіи человка в "павильон министров". Сам Протопопов так разсказал о своем арест в дневник: "Я спросил какого-то студента провести меня в Исп. Ком. Узнав, кто я, он вцпился в мою руку. "Этого не надо, я не убгу, раз сам сюда пришел" — сказал я; он оставил меня. Стали звать А. Ф. Керенскаго. Он пришел и, сказав строго, что его одного надо слушать, ибо кругом кричали солдаты, штатскіе и офицеры, повел меня в павильон министров, гд я оказался под арестом". Еще боле прозаична была отмтка в № 3 "Извстій" комитета журналистов, утверждавшая, что появленіе Протопопова не вызвало в Дум никаких страстей.