Маруся Климова

литературное произведение на преждевременное гниение после смерти автора, и

наоборот: чем более спорным, сомнительным, рискованным, с точки зрения

большинства людей, это произведение является, тем больше у него шансов стать

вечным и нетленным. В общем, все почти как с мощами святого… «Почти», но

видимо, все-таки не совсем, так как в таком понимании литературы нет и

малейшего намека на мораль или там нравственность, -- более того, автор, желающий сделать свое произведение бессмертным, вполне может прибегнуть к

самым рискованным с точки зрения морали и нравственности приемам. Сад, Жене или Берроуз очень мало напоминают христианских святых. И вообще, писатель, уличенный при жизни в симпатиях к чему-нибудь крайне одиозному, например фашизму или антисемитизму, тоже, по моим наблюдениям, получает

неплохие шансы на Вечность. Что бы там ни говорили, но эти рискованные

пристрастия являются проверенными «прививками», предохраняющими

творческое тело творца от быстрого гниения. Признаюсь, я пока сама не до конца

понимаю природу этого явления, поэтому просто ограничусь констатацией

факта.

Даже классик русской литературы Достоевский угодил в советские

школьные программы, видимо, исключительно благодаря своей знаменитой

юбилейной Пушкинской речи, которую опять-таки произнес совсем незадолго до

своей смерти: по всей вероятности, и тут тоже не обошлось без симптомов

старческого маразма. В этой речи Достоевский, как известно, предсказал

наступление всеобщей идиллии и гармонии на земле. Прогрессивно настроенная

публика в зале пришла в неописуемый восторг, и, само собой, эта мысль

Достоевского пришлась впоследствии по душе коммунистам – за это ему

простили даже «Бесов»… Показательно, что именно за эту речь Достоевский был

подвергнут яростной критике Константином Леонтьевым, который, кажется, сам

по сей день так и не вошел не только в школьные, но и в вузовские программы. И

признаюсь, этот факт до сих пор довлеет над моим сознанием: мне всегда

казалось, что Леонтьев -- один из немногих русских писателей, который сумел

сделать себе серьезную «прививку» от преждевременного тления…

Однако впервые я услышала о Константине Леонтьеве не в школе, и даже не

в университете, а чуть позже. Один мой знакомый работал в котельной и почти

все свое свободное время проводил в Публичной библиотеке, где читал, кажется, исключительно философов. Во всяком случае, я сделала для себя такой вывод, так как при встрече он неизменно заводил со мной философские беседы и

66

начинал ссылаться на всевозможные имена, многие из которых были мне тогда

еще не известны, отчего сливались в какую-то ничего не значащую череду

фамилий. Да и большинство мыслей, которые с таким жаром пытался донести до

меня мой приятель, должна признаться, тоже от меня ускользали. В общем, я

слушала его не слишком внимательно, скорее, даже просто из вежливости, но он

этого не замечал, и всякий раз пускался с жаром мне что-то рассказывать и

объяснять. Он даже в Публичную библиотеку записался, кажется, по

поддельным документам, то есть с риском для себя, потому что высшего

образования у него не было, а при записи там требовался диплом и справка с

соответствующей работы. Не знаю, как это ему удалось, но, кажется, он

попросил одного своего друга записаться вместо него, а потом просто вклеил в

читательский билет свою фотографию. В принципе, это было вполне реально, так как милиционеры на входе смотрели читательский билет не особенно

внимательно и других документов никогда не требовали — все-таки это был не

банк и не какое-нибудь секретное учреждение, а всего лишь библиотека…

Однажды я вместе с этим своим знакомым оказалась в пьяной компании в

гостях, где, кроме нас, было еще множество каких-то совершенно отмороженных

личностей. Один жуткий тип, насколько я помню, напившись, сразу же полез под

стол и стал хватать всех за ноги, причем, главным образом, лиц мужского пола.

Он и моего приятеля тянул под стол, предлагая ему там «попиздеть о Боге» --

так, во всяком случае, мне послышалось. Однако мой знакомый не обращал на

него никакого внимания – он сидел и увлеченно о чем-то беседовал с какой-то

накрашенной девицей. Я не слышала, о чем они говорят, но почти не

сомневалась, что он беседует с ней о философии. И действительно, позже мой

знакомый признался мне, что эта незнакомка совершенно поразила его

воображение тем, что знала Леонтьева. «Ты представляешь, -- возбужденно

восклицал он, -- ведь это имя не знают даже филологи!» Кажется, он даже едва

не женился на этой девушке. Правда потом выяснилось, что она имела в виду