Маруся Климова

совсем другого Леонтьева – Валерия, а вовсе не Константина! И их брак

расстроился… Тем не менее этот случай все-таки подействовал на меня, и я

навсегда запомнила это имя, -- даже сходила в библиотеку, чтобы «почитать

Леонтьева»…

Леонтьев является автором самых парадоксальных суждений о русской

литературе XIX века. Он ставил графа Вронского выше Толстого, а Чичикова –

выше Гоголя. И именно Леонтьеву принадлежит, пожалуй, самое меткое

определение эстетизма, в соответствии с которым «подлинный эстетик при

демократии должен быть немного за деспотизм, а в период деспотизма – за

демократию…» Сам он тоже полностью соответствовал этому определению, последовательно выступая за деспотизм вопреки господствовавшему в его

время общественному мнению, что в целом и предопределило его не слишком

счастливую творческую судьбу при жизни, а также долгие годы забвения после

смерти. Кроме того, своим непостоянством он довел до помешательства

собственную жену, а закончил свои дни, постригшись в монахи…

Мне почему-то больше всего запомнился факт биографии Леонтьева, связанный с Тургеневым, горячим поклонником творчества которого Леонтьев

был в молодости. Не помню уж, как они там оказались вместе, но однажды

Тургенев, стоя рядом с Леонтьевым на одном из швейцарских холмов, вдруг

обмолвился о видневшихся вдали аккуратных двухэтажных домиках как о чем-то

идеальном, к чему неплохо бы стремиться и России. На что молодой поклонник

Тургенева отреагировал совершенно неожиданно: «Вы действительно видите в

этом пошлом мещанском однообразии идеал? Ну тогда я больше не желаю

67

больше с вами иметь ничего общего!» Точно я не помню, но смысл восклицания

Леонтьева был именно таков. И с этого момента Леонтьев, и вправду, вроде бы

оборвал все отношения с Тургеневым. Я хорошо запомнила эту сцену, потому

что в ней ярче всего запечатлелась самая суть личности Леонтьева, который

навсегда останется в истории русской литературы одиноким героем, отважно

бросившим вызов чуть ли не всей мировой пошлости…

Я не знаю, как сложилась судьба того моего знакомого, фанатичного

поклонника Леонтьева – как-то так получилось, что я давно уже ничего о нем не

слышала. Но я прекрасно себе представляю, на чьей стороне, например, должны

были бы быть его симпатии сегодня в этой тотальной схватке с мировым

терроризмом. Очень хорошо себе представляю! Облаченный в живописный

белый наряд арабский шейх и ненавистный Леонтьеву человек в пиджаке,

«средний евро-американец как идеал и орудие всемирного разрушения»!

Леонтьев фактически не оставляет своим поклонникам выбора!.. И обрекает на

поражение!

Что касается меня, то, должна признаться, меня слегка смущает подобная

предопределенность и простота выбора. Красота, по-моему, по своей природе все

же менее уловима. Лично я, например, совсем не уверена, что рациональный

европейский пиджак эстетически сильно уступает наряду арабского шейха, и

даже наряд какого-нибудь казака с живописной шашкой не кажется мне сейчас

эстетичнее практичной формы спецназовца или же десантника. Более того, казак

в своих брюках с лампасами сегодня представляется мне фигурой опереточной и

в чем-то даже уродливой. То же самое в некотором смысле относится и к

современным поклонникам Леонтьева, чьи вкусы выглядят сегодня чересчур

архаичными и, я бы даже сказала, литературными.

Помню, когда-то давно я смотрела фильм Херцога, в котором американские

нефтедобытчики натыкаются на упорное сопротивление австралийских

аборигенов из-за того, что вновь открытое ими месторождение нефти оказалось

на месте, куда, по мнению аборигенов, «приходят помечтать зеленые муравьи».

В тот момент, когда я смотрела этот фильм, мои симпатии были полностью на

стороне аборигенов, которые казались мне чуть ли не олицетворением природы, гибнущей под натиском человеческой цивилизации. Но позднее, хорошенько

поразмыслив, я постепенно пришла к выводу, что все это -- не более чем

романтический штамп. На самом деле американские нефтедобытчики в своем

стремлении добывать себе средства к существованию -- пусть даже в виде нефти,

-- пожалуй, гораздо ближе к тем же муравьям, да и вообще, к природе, чем

аборигены. Представления же аборигенов о мире куда более надуманные, неестественные и даже декадентские, поэтому их обреченность на вымирание

вполне закономерна. Примерно то же самое можно было бы сказать и о причинах

поражения американских индейцев или же гибели цивилизации ацтеков, о

которых было так много уже написано всевозможных слащавых книг. В

животном мире есть сила и красота, но нет шаманов, колдунов и литературы! И в