Маруся Климова

разве что мать с сыном совместно травят отца – единственное понятное и

близкое современному человеку движение души. А в остальном -- сплошные

извращения. Кто кого там на самом деле любит, к кому испытывает влечение, даже бессознательное – понять абсолютно невозможно! И все дело в том, что по

большому счету эта книга отсылает… к Марксу. Думаю, лет так через сто очень

многие в эту ловушку попадутся и окончательно запутаются!

Что касается «Песни о Буревестнике», то это (помимо того, что я уже о ней

сказала), во-первых, один из первых русских верлибров и, наверное, самый

известный. Кроме того, в этой «Песне» автор как бы попытался соединить

иносказательность басни с возвышенностью торжественной оды, то есть вывести

абсолютно новый для поэзии жанр при помощи приема, чем-то отдаленно даже

напоминающего скрещивание видов в ботанике. Таким образом, Горький в

каком-то смысле предвосхитил еще и опыты Мичурина с растениями. И хотя в

данном случае у Горького ничего не получилось, и этот новый жанр в литературе

не прижился, попытка, по-моему, заслуживает уважения. Во всяком случае, в

лице самого Горького русская литература получила уникальный тип особо

живучего и выносливого писателя, которому удалось одинаково успешно и

безбедно существовать как до революции, так и после нее. А этот рубеж, как

известно, оказался роковым для подавляющего большинства русских

литераторов. Если же продолжить аналогию с растительным миром, то можно

сказать, что Горький чем-то напоминает мне еще и особо стойкое растение, неподверженное самым резким переменам климата в окружающей его среде. Ну

а тупость, или даже дубовость, свойственные этому писателю, – это видимо, всего лишь неизбежные издержки этого его замечательного свойства: живучести…

Правда и Михаил Кузмин, например, после революции продолжал жить

точно так же, как и до, ритм его жизни никак не изменился, разве что работать, пожалуй, ему пришлось чуть больше -- он зарабатывал переводами, -- а во всем

остальном жизнь его осталась почти такой же: светские вечеринки, чайные

церемонии, прогулки на Острова… Кузмин сидел у себя в комнате на расшитых

подушках, рядом – Юркун, а соседи по коммуналке вынуждены были через них

переступать…

71

Как-то, помнится, мне попался на глаза отзыв Горького о «Крыльях», в

котором Горький обзывает Кузмина последними словами, называя его

«безграмотным мещанином» и «воинственным циником». Честно говоря, я долго

на могла понять этой неприязни Горького к Кузмину, ведь Кузмин, в отличие от

Горького, даже в момент наибольшей популярности издавал свои книги

камерными тиражами и вообще жил довольно скромно, так что завидовать, вроде

бы, было особенно нечему… И только недавно я поняла, до меня дошло наконец, что, вероятно, злоба Горького была проявлением скрытой борьбы видов, и

Горький углядел, точнее, на животно-растительном уровне почувствовал в

Кузмине конкурента по живучести, к тому же еще в противоположность ему

Кузмин оказался куда более утонченным и изысканным «цветком». Не случайно

ведь они даже умерли почти в одно время, в 1936-м… А к Блоку, например, Горький нормально относился, даже, скорее, с симпатией -- наверное, чувствовал, что тот ему не конкурент…

Но, с другой стороны, если вспомнить, что Кузмин умер в Ленинграде и

своей смертью, от воспаления легких, несмотря на неприязнь влиятельного в те

годы Горького, то приходится признать, что, может быть, Горький все-таки был

не таким уж и злым человеком, ну, может, не таким добрым, как мой дедушка, но

все равно…

Глава 15

Предназначение писателя

Вот написала, что уродство погубит мир, а потом подумала: «Как?.. Каким

образом?..» Ну останутся одни уроды вокруг, и что?! Вот если наоборот, в мире

останутся одни красавцы-гомосексуалисты, которые больше не будут

размножаться, тогда действительно все закончится. Таким образом, получается, что вовсе не уродство, а

красота погубит мир! Так, пожалуй, будет правильнее, более понятно, во всяком случае… И в самом деле, надо бы мне додумывать свои

мысли, а то меня могут обвинить в нелогичности!

А что касается разных разноцветных веревочек, с узелками и без, то самой

такой тоненькой и белой веревочкой, почти что ниточкой, в русской литературе

был, наверное, Станюкович, который, несмотря на свою невзрачность и

незаметность, меня всегда немного удивлял, точнее, даже не удивлял, а

интриговал. Адмиральский сын, из богатой семьи, закончил Морской кадетский

корпус, мог сделать блестящую карьеру на флоте, а вместо этого вышел в

отставку и стал, кажется, народным учителем где-то в глухой деревне. Прямо как

в советских фильмах, в которых преуспевающий инженер, врач или