Маска призрака

Евангелина кивнула и спрятала меч в ножны, хотя этот жест нисколько не ослабил царившего в комнате напряжения. Храмовница и Адриан обменялись мрачными взглядами, обещая друг другу со временем поквитаться. Рис не понимал, почему Адриан никак не уймется, – не пожелай Евангелина прислушаться к голосу разума, она бы повела себя иначе. Вместо этого она предпочла переложить бремя решения на плечи вышестоящих. Неужели мало?

Винн помогла Фарамонду подняться на ноги. Эльф смотрел растерянно, не соображая, вправду ли все решено. Покинет ли он крепость? Сохранят ли ему жизнь? Рис прекрасно понимал его смятение. Фарамонд точно так же, как и он сам, получил лишь временную отсрочку. Между тем Рису все-таки удалось предотвратить кровопролитие.

Глубоко запавшие глаза эльфа печально взирали на трупы бывших обитателей крепости. Рису подумалось, что с отъездом отряда Адамант станет так же мертв и безжизнен, как весь край вокруг. Захочет ли кто-нибудь, зная о судьбе прежних хозяев крепости, обосноваться здесь? Вряд ли. Адамант превратится в исполинскую усыпальницу.

И быть может, уместный памятник тем, кто ищет запретного знания.

Коул укрывался в темноте прихожей в верхней части донжона. Снаружи стояла ночь. Луну, висевшую в черном безоблачном небе, видно было далеко не из всех окон. Это означало, что внутри донжона царит упоительная тьма… и Коула это устраивало. Ему не хотелось глазеть по сторонам и натыкаться на бесчисленные напоминания о том, что здесь произошло. Гораздо хуже была тишина, которая установилась сейчас в крепости, – всеобъемлющая, невыносимая тишина.

Совсем недавно ее здесь не было и в помине. Коула разбудили сердитые крики. Медленно, ощупью пробираясь по непроглядно темным коридорам, он наконец обнаружил, откуда доносятся голоса: из большой комнаты, где пахло гарью и смертью. Там были Рис и все остальные, они громко ссорились, и в свете их посохов заметны были следы недавнего сражения – обугленные и обезображенные трупы, лежавшие грудами на припорошенном пеплом полу. Зрелище это живо напомнило Коулу мертвых солдат на городской площади.

Только Рис и его спутники ссорились вовсе не из-за трупов. Спор их как-то был связан со странным эльфом в изодранной мантии – его Коул видел впервые. Рыцарь-капитан собиралась убить эльфа, рыжая – помешать ей, и никого, похоже, не интересовало, чего хочет сам эльф. Даже издалека Коул разглядел стывшее в его глазах отчаяние. Эльф мечтал умереть. Будь это в его власти, он бы с радостью принял смерть и позволил ей увлечь его во тьму желанного небытия.

Однако его не убили. Коул затаился у стены, на всякий случай сжимая рукоять кинжала – вдруг Рису понадобится его помощь. Он наблюдал, как страсти все разгорались… а потом сошли на нет. Итог спора никого не обрадовал; правда, Коул так и не сумел разобрать, к чему они пришли. Безрадостней всех выглядел старый эльф.

Коулу было жаль его, стоявшего на коленях среди спорщиков, такого безнадежно одинокого.

Теперь он не знал, что делать дальше. Память о событиях в мире снов продолжала его преследовать. Многие подробности уже стерлись, как часто бывает со снами, но суть осталась. Воспоминания всплывали из глубин сознания зловонными пузырями, и Коул никак не мог отделаться от этого запаха.

Он смутно помнил, как восседал на груди отца. Из родительского рта с бульканьем вытекала кровь. Коул держал свой кинжал у самых отцовских глаз, чтобы тот как следует разглядел клинок. Чтобы знал – это он, Коул, покончил с ним, и больше отец никому уже не причинит боли. Он помнил, как умирающий пытался что-то сказать, и ему представлялось, что отец молил о пощаде, но вместо слов на губах его вскипала кровавая пена.

Коул навсегда запомнил, с каким наслаждением он вонзил кинжал в сердце родителя. Оружие принадлежало матери. То была единственная память о диком лесном народе, которую ей удалось сохранить, и когда отец попытался продать кинжал, мать припрятала его, зарыла в поле. Коул тогда подглядел за ней и теперь вспоминал, как выкапывал кинжал, разгребая землю голыми руками, а из глаз его текли жгучие слезы.

Помнил он и сестренку. Даже слишком хорошо. При мысли о ней у Коула защипало глаза и отчаянно захотелось стереть ее облик из памяти. Вернуться к тем дням, когда он ничего не помнил. Вот только воспоминания никак не желали его покидать, и всякий раз, когда Коул прикрывал веки, перед его мысленным взором всплывали незваные картины прошлого.

– Что с тобой?

Коул вздрогнул, застигнутый врасплох, – он-то был уверен, что чутко прислушивается к малейшему звуку. Оказалось, он так погрузился в свои мысли, что не заметил, как в комнату вошел Рис. Серебристо-голубое свечение его посоха отчасти разогнало пустоту, и Коул был этому искренне рад.

– Я совсем не был тебе нужен, – угрюмо признался он. – Я пошел за вами, потому что боялся, что они причинят тебе зло… а ничего такого и не случилось. Надо было мне послушаться тебя и вернуться.