Читаем Маски Пиковой дамы полностью

Похоже, Николай так и не смог выбрать. Он привык обо всем иметь свои суждения. Прочтя в юности пятитомное издание французского историка Пьера Левека, где Мария Федоровна вымарала все «темные места», царевич писал о Екатерине II: «Царствование ее мне показалось, любезная маменька, самым блистательным периодом». Мальчика просветили. После чего он не мог даже назвать бабку по имени. В «Журнале», например, сказано: «Портреты Павла I и его матери».

Однако пройдут годы, и государь вновь признает «ум и сердце» Екатерины II в решении крепостного вопроса. Пушкин писал в дневнике, что императора, как порядочного человека, возмущала распущенность нравов Екатерины II, но не могла не восхищать громадность ее деяний. Поэтому следует осторожнее ставить знак равенства между отношением Николая I и его братьев Константина и Михаила, которые срывались при имени бабки на бранные слова.

«Ты вразумил меня, герой»

Как бы то ни было, Германна ждала встреча с графиней, заключавшей в себе одной все ипостаси, о которых мы рассказали.

Когда герой бродил по Петербургу на другой день после рассказа Томского, он разрывался между двумя разными побуждениями: «Почему ж не попробовать своего счастья?» и «Нет! расчет, умеренность и трудолюбие: вот мои три верные карты». Его глодало сомнение: «А самый анекдот?.. Можно ли ему верить?» Эти колебания очень похожи на нерешительность Николая: доверять ли отречению Константина? Многие, в том числе и Елизавета Алексеевна, считали, что в назначенный час цесаревич откажется от своих слов. То, что Пушкин назвал историю с отказом от короны «анекдотом», показывает, насколько он сам доверял решимости законного наследника.

Только реальная опасность прибытия в Петербург заставила Константина оставаться в Варшаве. Фактически он уступал брату не трон, а место на плахе. Был не без оснований убежден, что его «удавят, как папеньку». Николай I с полным основанием писал в мемуарах: «Не знаю, чья из двух жертв больше: того ли, кто отказывается от трона, или того, кто принимает его в таких обстоятельствах». И потом добавлял: «Участь страшная, и смею думать… что жертва моя была в моральном, в справедливом смысле гораздо тягче»[369].

Принять в тот момент корону было равносильно — подставить себя под пули. Что и произошло.

Выезжая с воспитанницей на прогулки по городу, «графиня имела обыкновение делать в карете вопросы: кто это с ними встретился? — как зовут этот мост? — что там написано на вывеске?». Если взглянуть на расположение дома княгини Голицыной на Малой Морской улице, который сейчас любят именовать домом «Пиковой дамы», то ближайший к ней мост — Зеленый мост через Мойку. Именно на нем перед дворцовым переворотом 1762 года встречались заговорщики. Другая теория гласит, что обиталищем Старухи стал особняк Фикельмонов на Дворцовой набережной. Тогда прямо из окон кабинета Дарьи Федоровны был виден Михайловский замок — «Печальный памятник тирану, / Забвенью брошенный дворец».

Оба адреса поведут нас прямо к рассуждениям о мятежах. А вот единственная вывеска, упомянутая у Пушкина, — странная надпись над воротами гробовщика: «Здесь продаются и обиваются гробы простые и крашеные, также отдаются напрокат и починяются старые». Положим, после наводнения 1824 года Адриан Прохоров наловил гробов «с размытого кладбища» и теперь приторговывал ими. Но что значит: «отдаются напрокат»? Кому, кроме оживших мертвецов, такой гроб может понадобиться? Что подтверждает и фраза: «…живой без сапог обойдется, а мертвый без гроба не живет».

Подобная вывеска на пути графини указывала ей верный путь — на кладбище, но не обещала, что непоседливая Старуха там останется.

Но особенно интересна встреча неизвестно с кем. В «Руслане и Людмиле», написанном задолго до роковых событий на Сенатской и все равно полном намеков, как если бы время не имело значения, герой встречается с отрубленной головой. Это многозначный символ и для русской сказки: под ней обычно спрятан меч-кладенец. И для розенкрейцерской традиции, уходящей к тамплиерским легендам: тут голова, рожденная от соития рыцаря с мертвой возлюбленной, показывает, где зарыто золото. Существовали даже ложи «К мертвой голове». В каждом из случаев голова — хранительница некой тайны.

Попытка Германна узнать тайну Старухи может быть встречена словами:

«Куда ты, витязь неразумный?Ступай назад, я не шучу!Как раз нахала проглочу!»

Очень похоже на более позднее: «Куда, пострел! Тебя съедят». Чудесная сила грозит смертью. Старуха не соглашается расстаться с тайной трех карт.

«Чего ты хочешь от меня?..…………………………………………………Вот гостя мне судьба послала!Послушай, убирайся прочь!Я спать хочу, теперь уж ночь.Прощай!»…
Перейти на страницу:

Похожие книги

Михаил Кузмин
Михаил Кузмин

Михаил Алексеевич Кузмин (1872–1936) — поэт Серебряного века, прозаик, переводчик, композитор. До сих пор о его жизни и творчестве существует множество легенд, и самая главная из них — мнение о нем как приверженце «прекрасной ясности», проповеднике «привольной легкости бездумного житья», авторе фривольных стилизованных стихов и повестей. Но при внимательном прочтении эта легкость оборачивается глубоким трагизмом, мучительные переживания завершаются фарсом, низкий и даже «грязный» быт определяет судьбу — и понять, как это происходит, необыкновенно трудно. Как практически все русские интеллигенты, Кузмин приветствовал революцию, но в дальнейшем нежелание и неумение приспосабливаться привело его почти к полной изоляции в литературной жизни конца двадцатых и всех тридцатых годов XX века, но он не допускал даже мысли об эмиграции. О жизни, творчестве, трагической судьбе поэта рассказывают авторы, с научной скрупулезностью исследуя его творческое наследие, значительность которого бесспорна, и с большим человеческим тактом повествуя о частной жизни сложного, противоречивого человека.знак информационной продукции 16+

Джон Э. Малмстад , Николай Алексеевич Богомолов

Биографии и Мемуары / Литературоведение / Документальное
Лаборатория понятий. Перевод и языки политики в России XVIII века. Коллективная монография
Лаборатория понятий. Перевод и языки политики в России XVIII века. Коллективная монография

Изучение социокультурной истории перевода и переводческих практик открывает новые перспективы в исследовании интеллектуальных сфер прошлого. Как человек в разные эпохи осмыслял общество? Каким образом культуры взаимодействовали в процессе обмена идеями? Как формировались новые системы понятий и представлений, определявшие развитие русской культуры в Новое время? Цель настоящего издания — исследовать трансфер, адаптацию и рецепцию основных европейских политических идей в России XVIII века сквозь призму переводов общественно-политических текстов. Авторы рассматривают перевод как «лабораторию», где понятия обретали свое специфическое значение в конкретных социальных и исторических контекстах.Книга делится на три тематических блока, в которых изучаются перенос/перевод отдельных политических понятий («деспотизм», «государство», «общество», «народ», «нация» и др.); речевые практики осмысления политики («медицинский дискурс», «монархический язык»); принципы перевода отдельных основополагающих текстов и роль переводчиков в создании новой социально-политической терминологии.

Ингрид Ширле , Мария Александровна Петрова , Олег Владимирович Русаковский , Рива Арсеновна Евстифеева , Татьяна Владимировна Артемьева

Литературоведение